Вечером услышал разговор родителей.
— Надо его показать старцу,— сказала мама.— Снадобье Зулейки что-то не помогает.
— Зачем? — усмехнулся папа.— Нормальный мальчик.
— Да нет, не нормальный, вы не понимаете. С ним происходит что-то не то. Я боюсь.
— Не выдумывай, мальчик увлекается стихами. Все поэты были не от мира сего, немного того!
— Комнату свою завесил какими-то портретами! Ужас, а не люди! Это злые духи его.
Мама тихо открыла дверь, окинула взглядом стены:
— Сынок, кто эти люди? Зачем тебе их портреты?
— Прекрасные писатели, поэты, мама,— объяснил он.— Вот это Лермонтов, его убили на дуэли. Это Джек Лондон, он сам покончил с собой. Это Маяковский, застрелился. Это Блок...
Бакы был в восторге от этих поэтов, а мама ужаснулась:
— Это какие-то мученики, страдальцы! Я не хочу, чтобы они были в твоей комнате.
— Но я у них учусь,— возразил Бакы. Она схватилась за голову:
— Чему? Я не хочу, чтобы ты походил на них! В этих людях тьма! О боже, в глазах у них адская глубина! Ущербность. Я чувствую. Они нам чужды.
— Они страдали, потому что не могли вынести горя людского.
— Мы не должны страдать! Это не наша вера, Ба-кы. Мы должны радоваться жизни, какая бы она ни была.
На следующий день пошли к старцу. Вели за собой на веревке молодого барашка. Привязав его у дверей, негромко окликнули шейха.
Хозяин выглянул и пригласил гостей в дом. Бакы удивило благообразное лицо старца с ухоженной бородой, здоровый, морковный цвет лица, розовые пухлые губы, крепкое рослое тело, искрящиеся светом глаза. А он ожидал увидеть «мракобеса из средневековья» — так называли в школе духовных учителей племени, хранителей мудрости народа, людей, образованных по-старинному, относившихся к религии скептически.
Старец усадил их на курпече, сам сел напротив, улыбался, шутил. Обыкновенный человек — вовсе не идеал Бакы. С его поэтами и сравнить нельзя. В комнате — тишина, чистота, порядок. Как у обывателя.
Пока мама рассказывала о сыне, жаловалась и умоляла помочь, глаза мудреца добродушно изучали мальчика, и Бакы казалось, что они видят его насквозь. К старцу водили со всего округа, о чудесах его рассказывали сказки. От каких только болезней он не исцелял своим дыханием, прикосновением рук.
— Да, ваш сын болен,— согласился святой человек.— Но это хорошая болезнь. Дай бог каждому болеть ею.
Эсси кивала, ибо принято кивать — каждое слово старца истина, а истине не противятся, даже если не понимают.
— Но путь поэта — это путь деяний. Он не избавляет от страданий, а, наоборот, их прибавляет. Мне лично ближе путь его деда, суфия Лебаби, да святится имя его, путь духовный. Суфий был близок к хакикату, в этом я убеждаюсь каждый раз, когда перечитываю его «Сыр-Наме»— «Книгу тайн».
