А где-то там, под волнами, кто-то прятался. Не беженка. По крайней мере не обычная беженка. Она выползла на берег уже после апокалипсиса, страдая от голода. Женщина с механизмами в груди.
А может, это была машина, которая лишь притворялась человеком.
Су-Хон прекрасно знала, каково это.
Он из принципа не следил за временем. В той сфере деятельности, где был занят Лабин, таким трюкам учились быстро. Учились сосредоточиваться на настоящем и забывать о будущем. Он даже попытался направить процесс вспять, развернуть стрелу времени и стереть прошлое, но это оказалось не так-то легко.
Впрочем, не важно. После целого года беспросветной ночи – после земли, с треском раскалывающейся внизу, после Тихого океана, неумолимо и безжалостно давящего все живое гидравлическим прессом, – он заплакал от благодарности, вновь ступив на сушу и вспомнив это полузабытое ощущение. Вот трава. Птицы. Солнечный свет. Он оказался на паршивой крохотной скале, затерянной где-то посреди водной пустыни. Сплошной лишайник, высохшие кусты и долбаные чайки, но никогда еще Лабин не видел места красивее.
Лучше места, чтобы умереть, Кен придумать не мог.
* * *
Он проснулся под чистым голубым небом, находясь на глубине в тысячу метров.
Пятьдесят километров от станции «Биб», может, пятьдесят пять от эпицентра. Сияние от взрыва так далеко проникнуть не могло. Кен не знал, что видел в это мгновение: возможно, излучение Черенкова. Какой-то малоизвестный эффект от воздействия гидроударных волн на зрительный нерв. Иллюзию остаточного света, омывающую бездну глубокой, пронзительной синевой.
И пока рифтер висел там, словно соринка, застрявшая в желатине, небольшая ударная волна, громыхая, подкралась снизу.
Древняя часть мозга Лабина, сохранившаяся от далеких предков, живших на деревьях, залепетала в панике. Более новый модуль заткнул ей рот и взялся за вычисления: продольная волна быстро идет сквозь материковый грунт. От нее перпендикулярно поднимаются дополнительные: как раз такие толчки, как он только что почувствовал. Катеты прямоугольного треугольника.
А значит, скоро должна грянуть гипотенуза: ударная волна, пробивавшаяся сквозь застойную среду с гораздо меньшей плотностью, чем у морского дна.
Двигалась она медленнее, но была во много раз сильнее.
Пифагор давал всего двадцать секунд.
Лабин обладал иммунитетом к абсолютному давлению: механизмы в грудной клетке давным-давно избавили от внутренних газов каждую пазуху, каждую полость, каждый уголок тела. Кен провел целый год на дне океана и едва это почувствовал. Превратился в сплошное мясо и кости, густую органическую жидкость, столь же несжимаемую, как и сама морская вода.
