кормилиц, Европа разваливается на куски…
Сережа спустился к Ангаре, прошлепал по водорослям, и от-
чаянно, с лицом самоубийцы, сходу нырнул в нее, а потом уже
мокрый, утопивший феньку с шеи (нырнул с ней, вынырнул без
нее), вернувшись к Жене и хватаясь именно за то место, где, кроме
голой шеи, уже ничего и не было, чуть подпрыгнул, словно пытаясь
подвесить себя, как безличный предмет, как штаны или ботинки, в
этом мороке, не тумане даже — спросил:
— Ты что, меня бросаешь?
Женя стояла, облокотясь прекрасными сияющими локтями на
парапет; в лице ее было даже не презрение, а не знающая жалости
или мысли радость легкой победы.
— Я уезжаю в Братск — сказала она. — Мне здесь… надоело.
— А мне здесь весело? Тетя сошла с ума из-за какого-то Альберта, ты спишь с каждым встречным-поперечным, мы трахаемся, где попало, и ты еще специально в этот момент повышаешь голос, чтобы привлечь
к нам внимание! Искусствоведша вон тоже слилась, но перед этим
зачем-то заблокировала все компьютеры в музее. Вы сговорились?
— Какая искусствоведша?
— Такая. Искусствоведческая. Которая уехала из города, от-
ключила все компьютеры в музее и не сказала никому пароль. Вот
тебе случай. Мы ехали с другом в поезде и все деньги пропили. У нас
осталась только книга Артема Веселого «Россия, кровью умытая».
57
Подъезжаем к Тайге, а там опохмелиться можно. Пиво «Крюгер». Тут
у меня начинается «оперное», у друга плебейский блевандос, а туалет
заперт. Я давай всем толкать эту книгу, никто не берет, даже отшаты-
ваются… Чуть не ссадили как контру. Подъезжаем мы к Томску…
— Слушай, зачем ты все это мне рассказываешь? — Женя так бы-
стро изменилась, что снова стала нравиться себе, и кинула на парапет
этот лоскутный свитер, который так долго стаскивала с себя. — Ты
же видишь, что ты мне неинтересен. И байки твои. Ты такой веселый.
Она долго смеялась, а потом замолчала.
— Я умереть хочу.
— Зачем это? Ладно, другой случай. Мы идем с Наташкой Бара-
новой по ночному Омску… Мы ходили по мертвой снежной зоне туда
и обратно. Я не считал, сколько раз. А она потом говорит: «Четырнад-
цатый раз идем! Я уже замерзла!». То есть она-то все время считала!
Сережа упал на колени и обнял ноги Жени. Женя отдернула ногу.
Что бы она перед этим ни говорила, ей все равно стало стыдно, как
будто за ней подглядывают.
Следовавшая мимо группа гопников внезапно остановилась и
стала внимательно разглядывать мизансцену, возможную только в
дешевой мелодраме любого Народного Драмтеатра. Ничего хоро-
