– О, дорогой друг, как вы можете так думать?.. Нет, я ни о чем не жалею. Будь у меня возможность вернуться на несколько часов в прошлое, я бы вновь отправился с вами. И все же жаль будет, если трое красивых, ладно скроенных парней, которым еще наслаждаться и наслаждаться жизнью, потеряют головы на эшафоте!
– Полноте! – промолвил Готье. – Мариньи не посмеет. Весь Париж поднимется на нашу защиту. Буридан, мы не взойдем на эшафот, и головы наши останутся на наших же плечах.
– Если только нас не повесят, или не колесуют, или с нас живьем не сдерут кожу, или не сожгут на Гревской площади, – да вы и сами знаете, что Мариньи располагает тысячами способов отправить человека на тот свет.
– К чему вы ведете, Буридан? – спросил Филипп.
– К тому, что Мариньи, вне всякого сомнения, уже приговорил нас к смерти, как приговорили его к смерти мы, и что теперь речь идет о том, чтобы обороняться… Мы атаковали – ответ будет ужасным; мы атаковали с открытым лицом, средь бела дня, – нам ответят ночью, вероломно… мы вступили в войну, в которой никому не будет пощады.
– Ха! Да какая разница, Буридан, что там придумает Мариньи! Мы высказали ему все, что было у нас на сердце, честно предупредили о нашем намерении добиваться для него правосудия. Мы предложили ему сражение. Скажу за себя: мне после этого заметно полегчало. А вы в особенности должны быть счастливы… Вы, удаче которого я так завидую… Вы, человек, который ее спас… который говорил с ней, видели ее вблизи…
– О ком это вы все говорите? – спросил Буридан.
– О королеве! – глухо отвечал Филипп д’Онэ, заметно побледнев.
– В сущности, – заметил Готье, наполняя кубок, – королева должна нас защитить, так как мы ее спасли. Я говорю «мы», потому что Буридан – это мы, а мы – это Буридан; не может быть, чтобы госпожа Маргарита проигнорировала сей факт.
Буридан схватил Филиппа д’Онэ за руку.
– Стало быть, – проговорил он, – эта злополучная страсть вас так и не отпустила?
– Что вы, Буридан! Более того – она так глубоко засела в моем сердце, так глубоко, что делает меня несчастнейшим из живущих! – отвечал Филипп, едва сдерживая рыдания.
– Выпей! – предложил Готье примирительным тоном. – Я вот, когда замечаю, что влюблен, всегда пью до тех пор, пока не валюсь под стол; просыпаюсь же ничего не помня, совершенно излечившимся. Сам увидишь, как это просто!
Филипп сперва оттолкнул протянутый братом кубок, затем схватил его с неким неистовством, залпом выпил, чтобы налить себе еще, и снова выпил, словно надеялся утопить в вине свое отчаяние.
