— Горечь горькая, а не пиво. Полынь полынью, а хмелю в нем — ни на грош. То ли дело свое!
— Худо ли! А там какое пиво! Обман один, да и только. А я вон жита прорастила молодого, хмелю свежего взяла, нонешнего, вот и пиво. Ну, а чего дочка? Писем нет?
— Нет, — заморгала Анисья и стала утираться подолом.
— Ну не реви, не реви!
— А какая умница была. Слушалась. А последний год самостоятельно работала. Я, грешница, в Ленинграде-то выйду, бывало, на улицу, пройду вдоль домов, сверну два раза за угол да и смотрю издали, как моя доченька работает. Кругом ее народ толпится, а она за лотком так и крутится, так и крутится, милая… И всем все улаживает. В люди вышла…
— Ну хватит тебе, сватья! Что ты ревешь как по покойнице? Да, может, все обойдется еще… Скажи-ко лучше, чего там у вас в деревне слышно? Председатель-то, говорят, хромой-то бес… А? Эвона чего отчубучил!
— Да я и не знаю толком, — хотела уклониться Анисья, утираясь опять подолом.
— Вот те раз! Живешь там и не знаешь! Дралась, поди, баба-та его с Ольгой, а?
— Не видала и врать не буду… А чего это у тебя мухи-те дока́ живут и не замирают? — спросила Анисья, чтобы сменить разговор.
— Печку жарко топлю, вот отчего.
— Так ведь заедят, смотри чего творится!
Мух у Марьи было — тьма. Они чернели на выбеленной мелом печке, колыхали занавеску, отделяющую чулан от переднего угла, тучей подымались отовсюду, когда их тревожили, и долго гомонились в тяжелом, осеннем гуде, сонно тычась в прокопченные стены и головы людей.
— Не заедят: они скоро замрут. Худо только печку топить. Как стану топить, взбаламучу их — тогда отбою от них нет, проклятущих! Но я уж приноровилась: плесну им молока в большую сковороду — так они все туда роем. И притихнут. Да ты пей, не смотри на пиво-то, еще налью. Пей, говорю, а то и домой не пущу! — в шутку пригрозила Марья. — Да вот картошкой закуси, на сале жарена.
Анисья выпила и второй стакан.
— Вот так бы давно! А скажи-ко теперь мне: клялись, поди, хромуха-та с Ольгой, а? Ну чего ты молчишь? Коли драки не было, значит, клялись.
— Клялись, — сдалась Анисья и махнула рукой. — Ой и клялись — на чем только белый свет стоит!
— Та-ак… — Марья скинула валенок и, довольная, всласть почесала ногу. — Ну, а скажи-ко мне теперь: Одноглазый-то все богатеет?
— Кто его знает! А заказчики издалёка приезжают: он ведь мастер по валенкам.
— А чем берет? Деньгам али хлебом?
— Больше хлебом норовит.
— Так куда ему столько хлеба?
— Хлеб меняет на товары, когда надо.
