Я подул на искры, чтобы разжечь пламя и поджечь бревна, и шагнул обратно в хижину. Она стояла в дверях, глядя на огонь костра, отчего мне пришлось протискиваться рядом с ней. Я вошел в дверной проем, и ее грудь коснулась моего пресса. Я остановился и увидел отражение пламени в ее глазах, почувствовал такой жар внутри, никакой ледяной ветер и снег не могли бы охладить меня.
Она повернулась ко мне, и я проскользнул в хижину, трясясь от желания. Власть она имела надо мной поразительную.
— Да, я сниму кастрюлю с огня. Вино не должно кипеть. Мы же не хотим, чтобы выпарился алкоголь, — как можно спокойнее произнес я.
— Итак, что ты приготовил? Конечно, любая борматуха не пахнет так замечательно.
Я проигнорировал ее насмешку.
— Глинтвейн. Когда-нибудь пробовала раньше?
— Нет, никогда о таком не слышала.
— Он идеально подходит для снежной ночи, как сегодня. Я подумал, что мы могли бы выпить бокал или два возле костра снаружи. Ты не против посидеть на холоде?
— Не против. Пока я рядом с огнем, со мной все будет в порядке.
— Вот.
— Ха, настоящий бокал с вином. И у тебя есть даже два бокала! Это превращается во что-то особенное! Откуда у тебя два бокала для вина?
Я не ответил на ее вопрос, откровенно проигнорировав ее сарказм. Налил себе бокал горячего, пряного вина и вышел к огню.
— О, захвати с собой стул, — сказал я.
— Эм, конечно.
Она, видно, ждала, что я принесу ей стул. Проблема состояла в том, что я, черт побери, хотел принести ей этот гребанный стул. Но не хотел быть настолько милым и обаятельным, это навлечет на меня еще больше неприятностей. Мне и так было достаточно трудно держать ее на расстоянии вытянутой руки, когда единственное, что хотелось обнимать ее до конца этой ночи и несколько ночей потом. Я не мог себе представить, что когда-нибудь смогу насытиться ее вкусом. Я отправился в заднюю часть хижины и отыскал старый стул. Он был немного шатким, но для меня сойдет и такой.
— Очень мило, — сказала она, пока мы сидели у костра и пили. — Для меня большая честь находиться здесь и получать подобный опыт в дикой природе. Я имею в виду, что вокруг, действительно, дикие места.
— Если ты так считаешь, означает ли, что завтра ты будешь есть форель?
Она засмеялась.
Это меня задело. Ее смех был самым соблазнительным смехом, который я когда-либо слышал. Слушая его, мне хотелось упасть перед ней на колени, раздвинуть ее бедра и просто смотреть на ее сладкую киску. Я хотел прижаться своим языком к ее теплой, влажной плоти, слегка посасывая. Мне хотелось, чтобы она выгнулась, подняла свои груди к небу, а я мог лизать их и поглощать звуки, которые она издавала.
