— Ну и что из этого?
— Так вот, могу вам сказать, что она вернулась около половины двенадцатого.
— Имеет она право подышать свежим воздухом или нет?
— Вы не начали волноваться, когда увидели, что она собирается выйти? Ей стоило такого труда держаться прямо.
— Вы ее видели?
— Ее видел один из моих инспекторов. А знаете, почему она вышла в такой час?
— Нет.
— Чтобы позвонить из уличной кабины. Кому она обычно звонила до последнего времени?
— Никому. Своему парикмахеру. Поставщикам.
— Я говорю о разговорах более интимного свойства. Парикмахеру не звонят в одиннадцать вечера, портнихе и сапожнику — тоже.
— Я ничего не знаю.
— Вам ее жалко?
— Да.
— Почему?
— Потому что ее угораздило выйти замуж за такого человека. Она могла бы вести жизнь, на которую имела право, — светскую жизнь: выходить в гости, принимать друзей…
— А муж мешает ей это делать?
— Она его не интересует. Зато пропадает он из дому иногда на целую неделю, а теперь его нет больше месяца.
— Где, вы думаете, он может быть?
— У какой-нибудь девки. Ему нравятся только девки, которых он подбирает Бог знает где.
— Он предлагал вам переспать?
— Хотела бы я посмотреть, как бы у него это вышло!
— Хорошо. Позовите мне кухарку, а пока я буду с ней говорить, разбудите хозяйку и скажите, что я хочу встретиться с ней минут через десять.
Клер нехотя подчинилась, смерив подмигнувшего Лапуэнту Мегрэ гневным взглядом.
Кухарка Мари Жалон была довольно толстой квадратной коротышкой; она с любопытством впилась в комиссара взглядом, словно в восторге, что видит его во плоти и крови.
— Присаживайтесь, мадам. Мне уже известно, что вы в этом доме с давних пор.
— Сорок лет. Я уже была тут, когда отец месье…
— Здесь что-нибудь изменилось с тех пор?
— Все изменилось, мой добрый месье. С тех пор как здесь появилась эта женщина, не знаешь, как и жить. Порядка никакого. Едят когда ей вздумается. Бывает, она целый день не ест, потом посреди ночи слышу шум в кухне и застаю ее роющейся в холодильнике.
— Думаете, ваш хозяин переживает из-за этого?
— Конечно. Только молчит. Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, но знаю, что он просто смирился. Я помню его, когда ему не было и десяти и он все время крутился около меня. Еще тогда он был робким.
— Значит, по-вашему, он робкий?
— Еще какой! Если бы вы знали, какие только сцены он ни выдерживал, и руки на нее не поднял.
— Его отсутствие вас беспокоит?
— В первые дни я не беспокоилась. Привыкла. Нужно же ему иногда немного развеяться.
