— У-у-у-у! — воет Мурка, размазывая по щекам свою красотищу.
Мы бежим к ней. Мы плюхаемся рядом на стулья. Мы обнимаем ее за плечи. Мы суем ей носовые платки. Мы вытираем ее зареванную мордаху. Мы воем вместе с ней. Мурка постепенно приходит в себя и начинает затяжную склоку с Наглым Официантом.
— А вот это я не ела! — кричит она, тыча пальцем в остатки профитролей. — И вот это тоже! И икры я только ложку взяла! И устриц только шесть штук!
Наглый Официант молчит. Ему все равно, кто сколько съел. И тут происходит неожиданное.
Мышка хлопает рукой по столу.
— Хватит! — говорит она таким тоном, что официант вытягивается в струнку. — Давай телефон!
Мурка вытаскивает телефон.
— З-з-зачем? — стонет она.
— Лесному Брату звонить, вот зачем! — и Мышка набирает номер. — Приедет, вызволит! Или в милицию поедешь?
— Он нас убьет! — обреченно говорит Мурка.
— Не убьет. Скажем, что кутили тут втроем и просчитались.
И мы тащим Мурку в туалет. В туалете мы подставляем Муркину мордаху под холодную воду, обтираем ее салфетками и вытаскиваем из начеса остатки слипшегося лака.
Лесной Брат приезжает ровно через семнадцать минут. Не говоря ни слова, он оглядывает развороченный стол, сует Официанту деньги, сурово смотрит на объевшуюся Мурку, у которой уже забродил в желудке виноград и теперь просится наружу, подавая ей знаки бесперебойным иканием, засовывает нас в машину и везет домой. Дома он закладывает Мурку в кровать, подтыкает ей одеяло и гасит свет. Мурка лежит в темноте и скулит. Мы сидим рядом и тоже скулим. Лесной Брат смотрит на нас, берет в охапку, несет в нашу комнату, раскладывает по кроватям, подтыкает одеяла и гасит свет. Следующий день мы проводим в постелях. Мурка зализывает раны. Мы таскаем ей в спальню чай и гладим по оранжевому начесу с желтыми вставками.
— Ах! — вздыхает Мурка. — Никто из вас не в силах понять меру моих страданий!
На что Мышка поджимает губы. Она-то как раз считает, что никто не в силах понять меру ее страданий. Мышка еще не похоронила в своем сердце коварного Оленя, и Муркины экзерсисы кажутся ей цветочками.
— Мурылья, — говорю я, — вспомни, может, ты его не так поняла? Может, он тебе сказал, мол, приглашаю вас в ресторан, гражданка Мурка, за ваш счет?
Тут уже Мура поджимает губы. Предположение, что кто-то может пригласить ее в ресторан за ее счет, равнозначно оскорблению ее женского достоинства. Она снова принимается рыдать. Мышка исподтишка показывает мне кулак. А я что? Я ничего. Я как раз считаю, что маленький урок пойдет Мурке впрок. А то она видит только то, что хочет, и всегда хочет то, что видит. Поэтому я продолжаю.
