«Враг, которого невозможно победить, – это ты сам», – возглашал Баби и тяжко вздыхал.
Баби сел к столу и погрузил кусок хлеба в ош.
Лейла решила, что расскажет ему про Тарика и Хадима за едой, пока они не приступили к дробям. Но тут в дверь постучали.
На пороге стоял коренастый человек с обветренным лицом. На голове у человека красовался паколь[29].
– Мне надо поговорить с твоими родителями, дохтар-джан, – сказал коренастый Лейле.
– А кто их спрашивает, что мне им передать?
Баби положил руку девочке на плечо и легонько подтолкнул:
– Иди-ка наверх, дочка. Ну, живенько.
– Я из Панджшера. У меня для вас дурные вести, – успела услышать Лейла, поднимаясь по лестнице.
Мама уже была в передней, рука прижата к губам, глаза устремлены на мужчину в паколе.
В следующее мгновение все трое уже сидели. Гость что-то тихо говорил.
Лицо у Баби залила смертельная бледность. А мама закричала и принялась рвать на себе волосы.
На следующее утро целая толпа соседок заполнила дом, ведь хлопот в связи с хатмом – поминками – хватало. Заплаканная мама не поднималась с кушетки, тиская в руках носовой платок. При ней неотлучно находились две женщины, которые, всхлипывая, попеременно гладили ее по руке, причем с такой осторожностью, будто перед ними была и не мама вовсе, а очень хрупкая фарфоровая кукла. Фариба, казалось, не замечала их.
Лейла опустилась перед ней на колени: – Мамочка.
Фариба, прищурившись, смотрела на дочку. – Уж мы ею займемся, – внушительно произнесла одна из плакальщиц.
Лейле уже доводилось бывать на похоронах, и она знала, что такого рода утешительницы берут на себя все тяжкие обязанности по проводам покойника в последний путь и никому не позволяют вмешиваться.
– Мы обо всем позаботимся. Иди, девочка, поищи себе занятие. Не тревожь маму.
Слоняясь из комнаты в комнату, из передней в кухню, Лейла места себе не находила. Пришли Хасина и Джити с мамами. Завидев Лейлу, Джити бросилась к ней и на удивление крепко обняла своими тоненькими ручками. Из глаз у Джити полились слезы.
– Держись, Лейла, – ободряюще шепнула она.
Три подружки сидели во дворе, пока кто-то из женщин не попросил их помыть стаканы и расставить тарелки.
Баби тоже бесцельно шатался по дому, не зная, куда себя деть. «Не пускайте его ко мне» – вот и все, что сказала мама за целое утро.
Наконец Баби уселся на стуле в прихожей, безутешный и жалкий. Ему сделали замечание, что он загораживает проход. Баби извинился, потоптался еще немного и скрылся у себя в кабинете.
