Порода. The breed | страница 32



Осип Петрович искал, что сказать. Советовать продавать? Нет… Сказать было нечего. Да и вопрос один у всех: уехать? Остаться?

— Что ж, княгиня, многое передумано, а новый день — всегда новые мысли. Быть может, надежды. Иные найдутся предметы для раздумья и беседы. Впрочем, о чем я? Все так связано. И ваше будущее решение…

— Простите, друг мой, я вас задержала, утомила. А вам, да и мне, давно пора отдохнуть. Что ж, вы правы, и я последую вашему совету: утро вечера мудренее. Увидимся за завтраком, и дай Бог: вам — покойной ночи, мне — решения к утру. Bonne nuit [46]. — Тенишева протянула руку. Колли поднялся с ковра и, обозначая конец аудиенции, несколько раз плавно взмахнул хвостом, так что шелохнулись гардины.

Утром все было — свет и сверканье. Ночная метель кончилась, и под нестерпимо блистающей звездой солнца распростерся алмазный покров: каждая из мириадов снежинок устремлялась своими тонкими лучами навстречу светилу.

Осип Петрович, подойдя от окна к трюмо и глядя в глаза своему отражению, подумал: сейчас, верно, каждый в этом большом доме, вздрагивая от холода, так же вопросительно вглядывается в себя: кто это? Неужто я? Вот и еще одна ночь миновала. Сколько еще? Если уйду — что останется?

Он опустил глаза, не выдержав собственного пристального и, как ему показалось, какого-то бессмысленного взгляда, и отвернулся от зеркала.

Завтракать пришлось вместе с покупателями. Княгиня уже занималась делами, передав ему просьбу подняться к ней в кабинет.

Там встретили его обе дамы, вместе зимовавшие в имении, Тенишева с подругой: Киту, княгиней Святополк-Четвертинской. И та и другая светлые, оживленные, даже радостные:

— Осип Петрович, голубчик! Ну, кажется, буря пронеслась. Еще одно испытание позади. Мы обе одинаково решили — продавать не будем. С Талашкиным мы не в силах расстаться. По крайней мере, по доброй воле. Сохраним наше милое гнездо. Теперь у нас два вопроса, и снова нужен ваш совет. Первое — как обойтись с покупателями? Когда объявить?

— Что ж, поздравляю, — с облегчением вздохнул Герасимов. И у него тоже, как ни мало был он причастен к этой истории, появилось то особое настроение, какое бывает после перелома в тяжелой болезни, — легкое и даже беспечное. — Сейчас сообщать твердо уже нельзя, поздно. Люди занятые, серьезные, приехали по вашему приглашению. Пусть осматривают имение и назначают цену. Назовите только точную дату ответа — больше ничего и не требуется. Скажем, через неделю… это будет уже в новом году, 6 января. Боюсь только, как бы вы снова не стали колебаться.