Радушный хозяин оказался в положении хуже некуда. Конечно же, надо было признаться, что собирается в свой, собственный поход, однако о договоре с Кончаком и полученных от него сведениях следовало в любом случае промолчать. Признайся он – и Святослав просто приказал бы ему оставаться дома и выступить позже, вместе со всеми князьями. И даже не в том дело, что подвёл бы тогда Кончака (косоглазого обмануть грех небольшой!), а в том, что пострадали бы его достоинство и честь как Новгородсеверского князя. Ведь так сложилось, что он сейчас малый великий князь, с подвластными князьями – путивльским, трубчевским, рыльским, курским. А если отменить поход – и это после всех обменов послами, согласований и утрясываний, да ещё когда из Курска уже вышла дружина, а из Чернигова – боярин Олстин Олексич с ковуями? Нет, тогда погибнет его слава, потускнеет честь! И власть тогда его закачается, а первым попытается вырвать её из рук младший брат Всеволод, недаром прозванный Буй-Туром – и свиреп, и решителен, и достаточно, что греха таить, узколоб для того, чтобы очертя голову подняться на старшего брата.
Игорь Святославович скривился. Как ни крути, а ведь он, просто промолчав тогда, оказался в положении подростка, скрывающего свою шалость от взрослых. Однако ведь всё равно узнают и всё равно выпорют – не тебя самого, княжича, так дядьку твоего, чтобы на тебя злобился и ворчал. Нет, не испугался он тогда – растерялся, так будет правильнее сказать. Однако, деваться некуда, придётся теперь замиряться с киевскими соправителями. Вот так вся будущая добыча и уйдет в Киев, Святославу, да в Белгород, Рюрику… Зачем же тогда и воинские труды поднимать?
Справа от дороги, слава Богу, подсохшей, для коней не тяжёлой, поднимаются дымки. Там Игорево Сельцо, заветная его загородная усадьба. Любава стоит сейчас, небось, у печи, длинным рукавом от тонкого носика дым отгоняет, смотрит, правильно ли у рабыни-поварихи Зюлейки варится каша на завтрак. Помолилась ли за него Любава, как обещала при расставании? Или притворяется она, играет только с хозяином, и для неё его объятия – одна докука? Игорь Святославович хлебнул ещё раз из фляги и, отвлекаясь от неприятных мыслей, подумал немножко о Любаве – не столько подумал (о чём там думать?), так, повспоминал… Однако вскоре перед ним опять выплыло усталое после целодневной скачки из Чернигова, морщинами покрытое лицо дяди Святослава, который и за обильно накрытым для знатного гостя столом продолжал долдонить о своих державных заботах. Ведь хорошо уже ему за шестьдесят, пора бы и угомониться, уступить старшинство в роду иным родичам, полным сил. Вот хотя бы и брату своему родному Ярославу, что сидит в Чернигове. Вот оно! Ведь Святослав ехал через Чернигов – и Ярослав ничего не сказал ему о переговорах с Кончаком и о тайном Игоревом походе! Вот на это и упирать теперь! Он, Игорь, тут был князем подчинённым, он не имел права ничего сказать, если старший над ним Ольгович промолчал, – и посол был его, Ярослава, и замысел, мол, его! Гнева Святославова и злобы его соправителя всё одно не избежать, так хоть какая-то теперь появилась возможность оправдаться…
