Икра превосходная.
(Надевает ботинки.)Док. Если уберут президента.
Босс. Но почему? Он хороший человек и ничего вам не сделал.
Док. Мое сотрудничество с фирмой должно обрести какой-то смысл.
Босс. Странный ответ, смешной ответ.
Док. Это мое условие.
Босс. Разумеется, Док, конечно. Если Коп тоже согласен, я готов убрать президента за десять миллионов. Ради вас. Скрепя сердце, поверьте. Вам известен мой патриотизм. Я как-никак был при взятии Исигаки. (Идет в холодильную камеру, как трофей, волочит за собой по полу манто Энн.) Служил по интендантской части. Спасибо за закуску. Надеюсь, мы не объели вашу любовницу. (Надевает шляпу.) Пойду выпью с Сэмом. Или он тоже переметнулся?
Док. Возможно.
Босс. За кофром я пришлю.
Док. Пожалуйста.
Босс. Любопытно, какие девочки нынче околачиваются в «Томми-баре»? Не вешайте голову, Док, баба она и есть баба. А сейчас вам пора растворять мою любовницу! Уже одиннадцатый час. В любой момент может прийти ваша любовница. (Заходит в лифт.) Но где я уже видел Копа? Видно, так никогда и не вспомню.
Лифт идет вверх. Док, сидя на стуле, механически накладывает себе ветчину и ест. Темнота. Свет на Копа. Только сейчас становится заметно, что у него вместо левой руки железный крюк. Он громит жилище Дока, смахивает еду со «стола» и т. д.
Коп. Босс был прав. Он так и не вспомнил. И даже развалившись в своем «кадиллаке» по дороге в «Томми-бар», где он хотел набраться, как в добрые старые времена, он не вспомнил, что встречал меня дважды. Мою левую руку и правую ногу откромсал после его выстрелов компетентный хирург; более двадцати лет назад Босс ограбил ювелирный магазин, а молодой полицейский, вставший у него на пути, был я. Тогда-то он меня и покалечил, но не в этом дело. А дело в том, что благодаря этой встрече мы оба сделали карьеру. Он превратился в короля преступного мира, а я — в шефа полиции, причем мы зависели друг от друга, точнее, моя неудачливость от его удачи. Несмотря на то что я разгадывал его уловки, отыскивал его притоны, регистрировал его сделки, следил за его шлюхами и сутенерами, получал информацию о его связях с банками и синдикатами, даже натравливал их на него, он всегда выкручивался, ускользал от меня, прежде чем я успевал принять меры. Связи, популярность, деньги, патриотизм делали его недосягаемым. Чего стоил один только его взнос в два миллиона в фонд инвалидов войны. Тогда я изменил тактику, и удача постепенно покинула его, а он и не заметил. Он занялся наркотиками, я выжидал, он все наглел, я предоставил ему свободу действий, он захватил рынок, я прикинулся простачком; когда они с Маком организовали фирму, он ни о чем не подозревал. Тот, кого он изуродовал, которого он забыл, которого он, встретив вновь, даже не узнал — настолько ему было наплевать на этот эпизод, — всю жизнь как одержимый копил улику за уликой, чтобы предать его суду, но как же все это фантастически нелепо, какая ни с чем не сообразная потеря времени, какая чудовищная слепота всех вокруг, кто связывал мне руки! Но наконец пришло мое время, и я собрался накрыть Босса и его фирму, разорить это поганое крысиное гнездо, и тут мне дали понять, но не сразу, а — более жестоко — во время хождения по инстанциям, что я — спятивший калека, продажный фараон, что прежде чем отправиться в ад, я окажусь единственным обвиняемым по делу, по той простой причине, что в мире, у которого можно украсть справедливость, я один добивался справедливости, как будто это мое личное дело, а не дело всех. Но пора ставить точку.
