— Огонек? — переспросила Гризельда. — Это ведь был кот Эми? — Да, конечно, — ответила Элен. — Но это невозможно! Еще до моего ухода он уже был стар как мир! — Для животных Эми возраста не существует, ты же хорошо знаешь это… — А Эми? Что с ней? — Она ушла… Они все ушли… Гризельда облокотилась на балюстраду и стала читать дальше. Солнечный свет, отраженный от алтаря, падал на письмо, и она хорошо видела текст, написанный Китти.
«…он ничего не говорил, а просто смотрел на окно напротив. Казалось, он прислушивается к чему-то. Я забеспокоилась и спросила, не болит ли что-нибудь у него. Он произнес в ответ фразу, которую я не поняла, и продолжал смотреть на окно.
Тогда Огонек зашипел и спрыгнул с его коленей на пол, взъерошенный, напряженный, похожий на маленького тигра. Он зарычал на окно, словно увидел за ним огромного пса, пытавшегося проникнуть в комнату. Отец встал, подошел к окну и произнес только одно слово: „Буря!..“
За окном ничего не было видно, кроме тумана. Ни малейшего движения воздуха, все застыло, словно оцепенев. Но отец, как мне показалось, что-то слышал. Тогда и я услышала, клянусь тебе, услышала все более и более отчетливо грохот океанских волн, разбивающихся о скалы, словно мы находились на острове, на берегу. И я почувствовала, как дом дрожит под ударами волн, и услышала рев воды, вырывающейся из подводных пещер, и рычание ветра, глухое, словно доносящееся из-под воды. Дом покачнулся, и я ухватилась за спинку стула. Отец раскинул руки, словно поскользнулся и пытался удержаться на ногах. Потом он покачнулся и медленно осел, как будто его что-то схватило за ноги и повлекло куда-то вниз, в глубину…»
Орган гремел на всех регистрах заглушая голоса хора и сотрясая стены. Гризельда и Элен, стоявшие прижавшись друг к другу, увидели, как буря снесла стены, и волны затопили склеп, Император в своем красном корабле вырвался на океанский простор.
Орган и поющие голоса внезапно смолкли. К Гризельде, переставшей дышать и не заметившей этого, вернулось дыхание, и она медленно сложила письмо.
— Мама пережила его только на три недели, — негромко произнесла Элен. Потом, немного помолчав, продолжала: — Китти осталась в Лондоне одна. Часто пишет мне. Она заботится о бедняках, ты же ее знаешь… Но ты… Чем ты занималась все эти годы? Где жила?
Гризельда неопределенным жестом отмела сразу все вопросы.
— О, ты же знаешь, я умею находить проблемы… Она надела перчатки, натянув тонкую кожу на свои длинные нервные пальцы. Потом спросила:
