С миноносца спустили шлюпку, и группа офицеров направилась к краболову. На нижней площадке трапа, спущенного с борта, их ожидали капитан, начальник цеха, инспектор и начальник чернорабочих. Когда шлюпка причалила, офицеры и начальство краболова отдали друг другу честь и, предводительствуемые капитаном, стали подниматься по трапу. Инспектор взглянул наверх, нахмурил брови, скривил рот и махнул рукой;
— Нечего смотреть! Ступайте себе, ступайте!
— Ишь какой важный, сволочь!
Задние стали напирать на передних, и рыбаки всей толпой спустились в цех. На палубе остался тяжелый запах.
— Какая вонь! — поморщился молодой офицер с холёными усиками.
Шедший вслед за ним инспектор суетливо забежал вперед, что-то сказал и несколько раз поклонился.
Рыбаки издали смотрели, как при каждом шаге стукаются о зады и подскакивают разукрашенные кортики фицеров. Серьезно обсуждали, какой из офицеров самый важный, какой менее важный. Под конец даже чуть не поссорились.
— Тут, пожалуй, и на Асагава никто смотреть не станет, сказал один из рыбаков и стал изображать чванные повадки инспектора. Все расхохотались.
В этот день ни инспектор, ни начальник чернорабочих не показывались. Поэтому все работали с прохладцей. Пели, громко переговаривались за станками.
— Вот бы всегда так работать!
Когда работа кончилась, рыбаки вышли на верхнюю палубу. Проходя мимо салона, они слышали пьяные, разнузданные выкрики.
Вышел бой. В салоне было душно от табачного дыма. По возбужденному лицу боя градом катился пот. В руках у него были пустые бутылки из-под пива. Движением подбородка показал на карман штанов:
— Лицо, будьте любезны...
Один из рыбаков достал его платок и, вытирая ему лицо, спросил:
— Как там?
— Ох, ужасно! Так и хлещут. А о чем говорят! У той женщины, мол, так-то, а у этой так-то. Сбился с ног из -за них. Они так пьяны, что, явись сюда сейчас чиновник министерства, они бы так и скатились с трапа.
— А зачем они явились?
Бой изобразил на лице полное недоумение и торопливо побежал на камбуз.
Рыбаки поели китайского риса, такого рассыпчатого, что его трудно было зацепить палочками, и соленого супа из мисо, в котором, как клочки бумаги, плавали овощи.
— Европейская еда! Ни разу ее не то чтобы есть, даже видеть не приходилось. А сколько ее потащили в салон!
— А, черт побери!
Сбоку над столом висел плакат, на котором неуклюжим почерком было написано:
«Кто привередничает из-за еды, тот никогда не станет великим человеком».
