— Если бы речь шла о картах, я сказал бы, их составили невежды и горе-моряки, но я знаю Карпентри как свои пять пальцев…
Толстяку не хватало слов объяснить, что слева по борту возник остров.
— Здесь нет острова… И никогда не было. Конечно, Флиндерс не впервой откалывает шуточки, но ни разу не сотворял островов… тем более такого, каким он мне кажется! Даже грот Эйланда выглядит банановой шкуркой по сравнению с этим.
Фитцгиббонс увидел высокие кокосовые пальмы, которые синеватыми тенями вырисовывались в молочном утреннем небе.
В бинокль разглядел заросли и кусочек тропинки, блестевшей так, словно ее присыпали слюдой.
— К тому же атолл, — плакался Билл Тагби, — хотя в округе не наберется коралла даже на сережки для негритянки! Поверьте, мистер Фитцгиббонс, здесь пахнет нечистой силой.
Затянулся трубкой, помолчал и немного успокоился.
— В который раз Флиндерс огревает бамбуковой дубинкой того, кто подходит к его устью, — наконец философски изрек моряк. — Песок на дне и атолл перед носом!.. Так можно попасть и в Бедлам! Всё мы видели в Карпентри, но сегодня он превзошел самого себя. Зайдем в бухту?
— Подождем немного, — решил Фитцгиббонс.
Он целый день не отнимал бинокль от глаз, ожидая, что остров растает, как мираж.
Ничего не происходило, все так же синело безоблачное небо, сливаясь вдали с сапфирово-синим морем.
Вечером вспыхнули огоньки от китайских ламп, а ночь порадовала феерией серебра и черного бархата.
— Как быть? — спросил Билл Тагби, когда заря окрасила нежным цветом ватные полоски тумана.
Фитцгиббонс вздрогнул, словно его внезапно разбудили.
— Уходим, — тихо сказал он. — Включайте двигатель, Тагби, а когда поймаем ветер, не жалейте парусов.
— Будет исполнено. — Толстяк Билл даже не глянул на остров.
Кокосовые пальмы утонули в море, полоска прибоя вспыхнула на горизонте белым пламенем — остров исчез.
Длинная трубка из гудской глины, набитая добрым голландским табаком, тихо попыхивает и без устали пускает кольца в теплом воздухе комнаты.
Комната наполнена чудесными ароматами печенья с маслом, крутых яиц, сала, чая и земляничного варенья.
Улица сера и безмолвна, муслиновые шторы пропускают сквозь свое сито подвижные и неподвижные тени, но меня это не волнует; улице я предпочитаю свой садик, который вызовет зависть у любого геометра — четкий прямоугольник, заключенный в строгие стены и прорезанный ровными тропинками, проложенными по шпагату.
Последние дни осени лишили его последних тайн, но три ели и одна лиственница хранят зеленое богатство, ведь эти упрямые деревья заключили пакт с зимой.
