– Говорю же, я не имела ни об одном из вас ни малейшего понятия!
Его лицо помрачнело, и он произнес довольно жестко:
– Да, поверить в это весьма трудно. Наша семья достаточно известна, и я сам небезызвестен как композитор. В прошлом году Центр Линкольна, например…
– Должно быть, это все из–за моего невежества, – я нервно рассмеялась, – но клянусь вам…
– Все в порядке, я вам верю. Напомните, чтобы я послал вам парочку билетов на мой концерт. Я просто не могу понять, как это образованная женщина… – Он оборвал фразу. – Тема закрыта, все.
Мы достигли вершины лестницы, и он взял меня за руку, чтобы провести по коридору, освещенному теперь стенными канделябрами, обильно увешанными хрустальными подвесками, но почти не дававшими света. Я выдернула руку, и он не возражал.
– На случай, если вы захотите… изменить ваше решение, я хотел бы прояснить ситуацию. Вы, я не сомневаюсь, заметили, что дедушка – нет, я не хочу сказать: non composmentis[2] – но немного не в себе.
– Я ничего такого не заметила. Мне он показался абсолютно нормальным. Чего никак не скажешь обо всех остальных.
Предположение о том, что он сумасшедший, произвело на Бертрана гораздо меньшее впечатление, чем сомнение в его известности.
– Это только показывает, как вы не подходите для этой работы. Понимаете, дедушка этого не знает, но на самом деле мисс Хайс – сиделка. Мы хотели представить ему все так, будто бы она – его секретарь, чтобы не ранить его самолюбие. Поэтому и плата сравнительно высока, хотя некоторые предшественницы мисс Хайс не находили ее достаточно высокой. Нелегко им приходилось, бедняжкам. – Он покачал головой.
– Не понимаю. Вы хотите сказать, что ваш дед никогда не был историком и что все эти книги, о которых он упоминал, – он это выдумал?
Бертран возмутился:
– Ничего подобного! Его всегда привлекала… ученость, если так можно сказать, и, после того как он отошел от семейных дел, он уже полностью посвятил себя ей: изучал латынь, греческий – все эти мертвые языки. И у него действительно есть несколько монографий. Он издавал их за свой счет. Но ни один серьезный ученый не станет принимать во внимание его теорий, которые порой, как справедливо, хоть и не слишком тактично заметила Маргарет, действительно «бесподобны».
– Все это ничего не объясняет. Если вы – все вы, я хочу сказать, – пригласили сюда мисс Хайс, почему вы так враждебно отнеслись ко мне сначала?
– Милая, вы выдумываете!
– Да будет вам. Вы прекрасно знаете, что сами были готовы горло мне перерезать. А Эрик, тогда, в машине… я хотела сказать, мистер Мак–Ларен…
