«Умершая — женщина двадцати двух — двадцати трех лет, с прямыми каштановыми волосами, темными бровями, губами средней полноты и бархатистой кожей персикового оттенка…» (На этом самом месте мое воображение обычно спотыкалось, как резвый пони о колдобину. Понятно, что эпитетами «бархатистая» и «персикового оттенка» может оперировать косметолог, но отнюдь не мент. Однако казенное определение «кожные покровы бледные» совершенно меня не устраивало, ведь цвет лица — один из немногих предметов моей искренней гордости.) В общем, далее милиционер упоминает для протокола мое безупречное сложение и витающий в воздухе аромат «Пятой авеню», а потом обращается к обезумевшему от горя Пашкову с вопросом: «Вы подтверждаете, что это — Мартынова Евгения Игоревна?» — «Да, — глухо отзывается тот. — Только вы не упомянули, что у нее были чудные, дымчато-серые глаза. И еще, ей не двадцать три, а двадцать восемь… Было».
Кто-то из женщин охает: «Надо же! А на вид — девочка девочкой!» Скорбный Пашков спрашивает: «Так и неизвестно, отчего она умерла?» Милиционер горько усмехается и отвечает: «Просто в ее жизни было слишком мало счастья». И все рыдают…
Да, картинка прошибала жалостностью и реализмом. Правда, «Пятая авеню» благополучно закончилась месяц назад, внешность у меня не столь романтическая, как получалось по протоколу, а самая что ни на есть обыкновенная. Но вот счастья мне на самом деле недостает…
Кстати, мама утверждает, что в моей жизни его так мало потому, что я ищу легкие дороги и всегда иду путем наименьшего сопротивления. Вместо того чтобы как все нормальные девочки закончить музыкальную школу по классу фортепиано, я выучилась играть на домре (в детстве мне казалось, что извлекать звуки из трех струн значительно проще, чем из неимоверного числа клавиш). Теперь мои ровесницы при случае могут смузицировать в компании, хотя бы на уровне «Собачьего вальса», а я вынуждена сидеть с умным видом — не пристраивать же, в самом деле, на коленях благородное подобие балалайки?
Дальше — больше… Актрисой я мечтала стать, наверное, с пятого класса, а «на актрис», как известно, учат в Москве. Но ближе к выпускному вечеру меня обуяли одновременно ужас, неверие в собственный талант и лень, поэтому Щукинским, Щепкинским и школам-студиям МХАТ я предпочла скромное Новосибирское театральное училище. В чем позже раскаялась: по окончании мне светила только сцена Областного драмтеатра, на которой я переиграла всех глупых стервоз и любовниц-разлучниц.
