– Нога висит на одной коже и на жиле. Ампутировать или спасать? Как прикажете, гражданин начальник?
– Попытайся, доктор, – взмолился Сошнин и заискивающе добавил: – За мной не пропадет, Гришуха. – Разрешая недоуменный взгляд доктора, еще добавил: – Я ж тоже наш брат железнодорожник… тети Лины племяш.
– А-а! – оживился доктор. – Лёшка, что ли? А я гляжу, понимаш… Ну, коли с железнодорожного да еще наших, вятских, кровей – и одной жилы достаточно… А я смотрю, вроде как знакомое лицо, понимаш… – наговаривал Гришуха и делал какие-то знаки сестре и няне. – Дак не пропадет за тобой, говоришь? Заметешь и домой не отпустишь, хе-хе-хе…
Отчего-то Гришуха-хирург не дал Сошнину наркоз. Налили полный стакан чистого спирта. Доктор подождал, когда пациент сделается мертвецки пьян, поболтал еще с ним о том о сем и приступил к делу. Во время операции Сошнину поднесли еще мензурочку. Он пил спирт, будто воду, очень холодную, родниковую. С непривычки сжег слизистую оболочку, долго потом сипел горлом.
Гришуха Перетягин, довольный собой и профессиональным мастерством, свойски посмеивался на обходах:
– Я тя, как на фронте, латал. Бах-трах по горячему. И приросло! При-иро-сло-о-о, понимаш! Еще на нас, на вятских, наркоз тратить, кровь переливать. Наркоз вредный, крови в запасе мало, нас, вятских, много. Слушай, чё ты, и правда чистый спирт не пил? Н-н-ну, понимаш! Тоже мне, миленький, легавенький, красивый, кучерявенький! Таких хлюпиков надо гнать в шею из органов.
Расхаживался Сошнин долго. От одиночества и тоски много читал, еще плотнее налег на немецкий язык, начал марать бумагу чернилами. Сперва писал объяснительные, много и длинно, потом заготовил краткую, похожую на рапорт бумагу и отделывался ею. Особенно тяжелое объяснение было со следователем Антоном Пестеревым. Он шибко дорожил честью работника правосудия и, казалось ему, все и всех знал, видел насквозь.
– Как вы, милиционер, человек в годах уже и со стажем, могли стрелять в молодяжку, еще и жизни не видавшего, неужели не могли с ним справиться, задержать без выстрелов и крови? – прокалывая Сошнина узким лезвием глаз, явно подражая какому-то несокрушимому, железному кумиру, цедил сквозь зубы Пестерев.
Федя Лебеда исхитрился усмыгнуть от объяснений – старший по патрулю кто был? Сошнин. Вот и отчитывайся, майся. Леонид сперва сдерживался, пытался что-то объяснить Пестереву, потом вскипел:
– Да за одну молодую мать с ребенком!.. – Он прикрыл глаза, отвернулся: – Растерзанные… пыль, кровь, замешано… багровая грязь. Я в любого, но с особым удовольствием в тебя всажу целую обойму!
