Проваливаясь тяжелыми сапогами в глубоком песке, я побежал вверх по пологому склону. Напоследок оглянулся и увидел, что вслед за первым паромом ткнулись в свои причалы и остальные.
А навстречу мне двигался грохот танков…
Я припустил изо всех сил.
Взлетел на пригорок. Прямо по лугу медленно ползли, прогрызая сумерки, три боевые машины…
Я вбежал в землянку.
— Первое отделение, выходи строиться!
Но повскакали с мест санитары обоих отделений. Из-за тесноты все мешали друг другу.
— Сперанский, поторопите людей!
Бывший санинструктор, медленно и неохотно входивший в роль командира, обратился к своим санитарам:
— Товарищи, быстрее…
Просительные нотки, которые прозвучали в его голосе, возмутили старшину:
— Эх, Сперанский, Сперанский! Хороший солдат, а голос как у бабы!
И сам скомандовал:
— Выходи строиться!
Вышли оба отделения. Закинув за спину заметно похудевшие торбы, выстроились санитары Сперанского. Рядом с отделенным встал маленький Зубок. Дальше следовали двое земляков, которым я так и не успел воткнуть наряды вне очереди, — Коваленков и Чепаль. (Чтобы покончить с выпивками, третьего земляка — Задонского — мы изъяли из этой компании и передали под начало Орлу.) Затем стояли толстяки братья Ляшенко — Теофан и Савва. До войны старший был заготовителем, младший — колхозным счетоводом.
— Смирно! — опередил я старшину, уже приготовившегося скомандовать. — Направо! Правое плечо вперед, шагом марш!
В сгустившихся сумерках отделение Сперанского двинулось к паромам…
6
— Приготовиться!
Я ухватился за край танкового бака.
— Малый вперед!
Катер натянул трос, и наш паром мягко отошел от берега.
Вскоре отвалили и два других понтона. Темными громадами застыли на палубах «тридцатьчетверки». В неровных очертаниях угадывались силуэты сидевших на броне мотострелков и танкистов — в боевых машинах остались одни механики-водители.
Разместились мы так: на первом транспорте — капитан Борисов, я и Сперанский, на втором — братья Ляшенко, на третьем — Чепаль, Коваленков и Зубок. Едва отчалили, тут же поняли свою ошибку. Наша тройка не должна была, не имела права сесть вместе. При обстреле мы не только лишены возможности оказывать помощь бойцам на других паромах, но и подвергали себя — единственных медиков — одновременному риску.
Капитан сокрушался вслух:
— Как же мы могли так, а? Ну вы на меня понадеялись. А я о чем думал, старый дурак?
Мы тоже хороши. И я, и бывалый солдат Сперанский. Так что зря капитан всю вину брал на себя. К тому же я на его месте не стал бы в присутствии подчиненных обзывать себя дураком. Что они подумают о нем и обо всех нас? Еще поверят!
