— Лейтенант, что это за люди с вами?
Я сбивчиво ответил.
— А документы у них есть? — Голос капитана звучал жестко и вкрадчиво.
— Я не знаю, — растерянно признался я. — У нас есть список. Нам сказали, что этого достаточно.
— Покажите ваши документы…
Я вынул из кармана предписание, подал ему. Он внимательно прочел, потом взглянул на обратную сторону — нет ли там чего? Вернул предписание со словами, обращенными к подполковнику:
— Конечно, командующему виднее. Но я бы не рискнул брать в армию людей, бывших в оккупации, без предварительной проверки…
— Ну и хорошо.
— Что хорошо, товарищ подполковник?
— Что вы не командующий. Я полагаю, что нет лучшей проверки для солдата, чем проверка боем!
Здорово отбрил! Я был целиком на стороне незнакомого подполковника, хотя и сознавал, что капитан, возможно, в чем-то тоже прав. Даже среди моих санитаров мог кто угодно затесаться. В душу ведь каждому не заглянешь. Но подполковник как-то больше располагал к себе. Да и мысль, которую он высказал, была мне более по сердцу…
— Разрешите идти? — козырнул я в промежуток между обоими офицерами, ибо подполковнику по-прежнему было не до меня, а с капитаном я не хотел встречаться взглядом.
— Идите! — ответил капитан.
Я круто повернулся, но не сделал и трех шагов, как меня заставили обернуться слова:
— Но помните, что это за люди.
Я сделал руками: «Ну разумеется!» — и быстрей отвернулся…
4
Теперь мы шагали по заливному лугу с изрядно примятой колесами, гусеницами и сапогами травой. Местами встречались участки, случайно или чудом не тронутые боевой техникой. Но то, что пощадили машины, не пожалела осень. Уже потускнели, а кое-где и побурели травы.
С каждым шагом все больше и больше раздвигались берега, шире становилась серебристо-серая полоса воды, сильнее дрожал от канонады воздух.
Медленно и грозно поднимались кручи на той стороне. Мрачно темнели глубокие и извилистые овраги. И даже ярко-желтые, дымчато-синие пятна от осенней листвы, очень красивые издалека, не радовали глаз. Но особенно щемили душу своей незащищенностью крохотные хатки, белевшие на холмах.
А повсюду странная, несмотря на непрерывную пальбу, неподвижность. Словно все, что там происходило, совершалось без участия людей…
Когда до Днепра осталось метров семьсот, не больше, мы услышали чей-то отчаянный выкрик:
— Ложись!
Я обернулся и увидел, как бросились на землю Орел и Сперанский. Остальные продолжали стоять и старались понять, почему нужно ложиться. Я растерянно смотрел на них и тоже ничего не предпринимал. И в самом деле, зачем ложиться? Дошло это до нас лишь после того, как метрах в тридцати от дороги шмякнулась и разорвалась мина и где-то близко просвистели осколки. Только тогда мы в одно мгновение растянулись кто где стоял. Хотя от возгласа Сперанского, который первым услышал свист приближавшейся мины, до ее разрыва прошло всего каких-нибудь две-три секунды, мне показалось, что время в этот момент остановилось.
