«А как это делается?» — спрашивает Маруся.
«Мы должны добиться, чтобы все, даже самые злые, стали добрыми. Добрые — всегда счастливые, — разъясняю я Марусе. — Сначала мы сделаем добрыми всех людей в этих трёх домах, а потом и в остальных. Всех до одного!»
«Неужели это возможно?»
«Возможно, ведь мы знаем волшебное слово. Правда, отец? Это слово «майран», запомни и никому не говори, а то оно потеряет силу. Только мы трое будем знать его, больше ни одна душа. Отец, ты не забыл наш электрический фонарик?»
«Я никогда ничего не забываю, Ярослав».
В этот раз, хоть давно наступила ночь, мы на Весёлом не одни. В свете прожекторов работают строители, важно кланяются подъёмные краны с красными огоньками на верхушках — подают строителям блоки, части домов. Грохочут самосвалы. Но я знаю, что волшебное слово сейчас сделает так, что нас никто не увидит и не услышит, на то оно и волшебное.
Львиный камень таинственно темнеет на площади, где должен быть разбит сквер.
«Повторяй за нами», — говорю я Марусе и беру их за руки — отца и Марусю. И мы втроём еле слышно произносим: «Майран». Потом чуть громче. И наконец во весь голос: «Майран!!»
Из-под камня слышится тихий-тихий звон… Камень оживает. Что-то зажурчало, будто ручеёк бежит по струнам, и струны тихо звенят. Отец зажёг фонарик, и мы увидели, что из львиной пасти бьёт струйка голубой воды. Нет, уже не голубой — зелёной… розовой… лиловой… Вода переливается, как радуга, а нам не во что набрать её.
«Эх, нам бы сейчас фляжку Рустема, — вздыхаю я. — Как бы она пригодилась!»
«Фляжки Рустема мало», — отвечает отец.
Тут Маруся поспешно кидается к себе в барак. Через минуту она возвращается с большим кувшином.
Отец сейчас же подставляет Марусин кувшин под разноцветную струю воды. Потом струны перестают звенеть, и уже только капли падают: кап… кап… кап… И наконец всё стихает. Хорошо, что мы успели набрать почти полный кувшин.
«Пошли, не будем терять времени», — говорит отец.
Мы тихо входим в первую квартиру самого первого дома на Весёлом. Там все спят, кроме старенького дедушки. Он сидит на своей кровати и тихо стонет, наверно, что-нибудь болит. Но дедушка, видно, стонет не только от боли, он ещё и сердится. Я слышу, как он со злостью бормочет:
«Разве это врачи? Нарочно дают мне такие лекарства, чтобы я поскорее умер. Да и детки мои этого ждут не дождутся. Вот до чего я дожил! Ни уважения, ни благодарности! Собаке и той лучше живётся. Скорей бы издохнуть, чем так мучиться…»
