Спасенная красота (рассказы о реставрации памятников искусства) | страница 157

Е. Честняков. Щедрое яблоко.

В нем словно последовательно умирали живописец, скульптор, поэт, мыслитель. Дольше всех в нем жил Человек, старый бедняк и молчальник, сохранивший и еще укрепивший дар прозрения чужой судьбы и дар исцелений. Это был очень русский закат художника. У нас часто к старости талантливые люди оставляли творчество для простой обыденной жизни, открывая, что она и есть высшее и дорогое творчество, — как это было с Толстым или, поближе во времени, с Пришвиным.

Здравый смысл, так долго противостоявший Честнякову в Академии, в родной деревне, в Кологриве, наконец, обессиленый, сдался и, не умея понять старого человека, прожившего жизнь мудрым ребенком, не совладав с его золотыми снами, решил, что человек «не в себе». Это умное решение все расставило на места, и всю жизнь не понимая его помыслов, в нем полюбили волхва, как это часто бывает в деревне, которая снисходительна к тем, кто не исповедует ее земного реализма. Переведя его в безопасную категорию «не от мира сего», деревенские люди охотно поучаются у вчера непонятного человека, потому что в душе еще хранят здоровое детское язычество и узнают его в своем мудром земляке.

Мне кажется уместным вспомнить здесь одно глубокое замечание современника честняковских прозрений М. Метерлинка: «Здравый смысл — не что иное, как необходимое наше согласие принять известное число низших истин, иногда сомнительных, но необходимых. Здравый смысл скорее цепь, чем поддержка. Вспомним, что почти весь наш прогресс совершался, несмотря на насмешки и проклятия, с которыми здравый смысл принимал безрассудные, но плодотворные гипотезы воображения».

Время воплощения гипотез Ефима Честнякова еще впереди, и как во всякой счастливой утопии, оно будет впереди всегда.

Он умер в 1961 году, а родился для новой, теперь, вероятно, уже долгой жизни в 1968-м. Это срок для полного усвоения его уроков еще небольшой, и все наши выводы — только набросок будущего знания.

Когда его биография и судьба будут воссоединены, окажется, что он не только человек будущего, но, и как должно большому художнику, человек бесконечного прошлого, что он принес в себе из потаенной, живой, клубящейся мглы еще молодое и плодоносное веяние праматеринской и праотеческой жизни из сказочной дали Велеса и Стрибога, когда деревья, небеса, птицы и люди были единым телом и знали, что счастье возможно только в согласии со всем живым миром.

Глубоко русский ум, он стоит в череде прекрасных современников и соотечественников — Циолковского, Федорова, Хлебникова, Татлина, кто как и он не умел удовлетвориться одним делом и экономно израсходовать свой жар, и кому по невольному обязательству судьбы надо было, пусть в ущерб глубины и завершенности, написать поэму и сложить алфавит нового художественного языка, обдумать великие градостроительные проекты и изобрести космический летательный аппарат, сочинить пьесу и выстроить учение о «золотом веке» России. И все это — в одну жизнь и одними руками.