Тут я увидел его впервые на квартире у одной из наших девушек. Другой раз я видел его в церковном дворе в Вешняках, где я работал сторожем.
Он пришел ко мне с одной девушкой поздно ночью, в осень. Перелез через высокий забор. Говорили с ним на бумаге — писали. Это профессиональная привычка диссидентов, привыкших к подслушивающим аппаратам.
Юра понравился, но в то же время оставалось какое-то тяжелое впечатление. Серое, пепельное лицо, подергивающиеся губы, — чувствовался неврастеник. Человек угрюмый и в то же время добродушный, готовый помочь. Он был уже тогда тяжело болен. Бывали острые желудочные боли. Чувствовалось, что нового срока он не выдержит (его уже не раз мотали по тюрьмам и сумасшедшим домам). Человек абсолютно бескорыстный, полный бессребреник.
Он — интеллигент нового типа. Отец его простой рабочий, хороший мужик; мама — известная в Москве «тетя Катя» — простая московская женщина, сердечная и очень неглупая. Меня при первом моем появлении в их квартирке с явно «конспиративными» целями — я явился с одной из наших девушек, сопровождаемый эскортом шпиков, с целью отпечатать один документ, — она попросту выгнала (при слабом сопротивлении лежащего на кровати и корчащегося от боли Юры). Но потом мы с ней подружились и даже породнились: я стал крестным отцом ее внука (сына ее дочери) — тоже Юры Галанскова, увы, глухонемого мальчика.
Между тем, в иностранной прессе появились отклики на преследования меня милицией. В «Русской мысли», издающейся в Париже, появилась статья под заглавием «Злоключения церковного писателя». Вслед за тем у меня произошла встреча с иностранными корреспондентами на Новодевичьем кладбище (это московский Пантеон). Явились трое: Миллер — корреспондент «Дэйли Телеграф», и американский корреспондент с чистыми детскими глазами, какие я видел только у американских парней, под руку с женой, находившейся в последней стадии беременности.
Они начали разговор вопросом: «Что произойдет с вами через месяц?» Они уже слышали о моих злоключениях. Я ответил: «Через месяц произойдет одно из двух: или меня арестуют, или меня не арестуют».
Дама, пораженная этим юмором висельника, спросила: «Есть ли у вас семья?» Затем я им долго рассказывал о своих злоключениях. Помню, в какой-то момент прервал свое повествование, чтобы показать одну из могил. Лаконично заметил: «Здесь похоронен Чехов». «О, — сказал Миллер, — я не знал». Американцы отнеслись к моему сообщению спокойно. Видимо, имя Чехова им очень мало что говорило.
