Как психолог, Димитрий Иванович больше интересовался человеком-индивидуумом, человеком, отделенным от его социального бытия, и рассматривал его, как исторический факт, реальное существо, вмещающее в себе результаты органического развития и жизненного опыта всех предшествовавших ему во времени и пространстве индивидуумов, как членов одной человеческой серии, живым продолжателем которой является данный во времени и пространстве человек. Международные и политические события не входили в круг его умственных интересов и возникшие в это время осложнения в общественно-политическом строе заокеанического государства, как бы угрожающими они ни казались для концерта мировой Правильности, оставляли его равнодушным.
Отсутствие интереса к событиям мировой важности казалось Ивану Васильевичу признаком неправильности и он втайне огорчался за своего сына; ему также казались преувеличенными и несоответствующими требованиям строгой Правильности тот особенный интерес и участие, которые его сын проявлял в деле проф. Гольдовского; не мог он также забыть и простить своему сыну его неумеренную похоть, то внезапное пробуждение половых потребностей, и их чрезмерный и не поддающийся контролю характер. Иван Васильевич подумал, что его обращение в Брачное Бюро по делу сына, хотя оно и не есть форменное нарушение Правильности, но он, однако, сделал внеочередной шаг, вынужденный обстоятельствами, и для того, чтобы избегнуть явного нарушения Правильности. Мысль, что он так близко стоял к нарушению Правильности, несмотря на его многолетние усилия и старания быть в порядке, была ему неприятна; он никому не сообщал своих подозрений, но в душе боялся за своего сына и не одобрял его поведения. Отношения его с Димитрием Ивановичем еще обострились одним совершенно неожиданным обстоятельством.
Так случилось, что Брачное Бюро назначило первую встречу молодых, т. е. первую официальную встречу Димитрия Ивановича со своей невестой, как раз в тот самый день, когда, но распоряжению Психологического института, должно было слушаться дело профессора Семена Яковлевича Гольдовского. Распоряжения Брачного Бюро имели первенствующее значение, уничтожали всякие другие обязательства и освобождали Димитрия Ивановича от необходимости участвовать в занятиях института в тот день. Но Димитрий Иванович решил, что он не может пропустить такого редкого и высокопоучительного заседания института, и, кроме того, ему хотелось в последний раз послушать голос его излюбленного профессора; поэтому он требовал от своего отца, чтобы тот обратился в Брачное бюро с просьбой назначить другой день для первой встречи молодых. Такое действие казалось Ивану Васильевичу чуть ли не форменным нарушением Правильности, тем более, что это было бы уже вторичным его обращением в Брачное Бюро по делу его сына. Произошел довольно оживленный спор между обоими мужчинами; однако, распределение дня таково, что не оставалось много времени для каких бы то ни было продолжительных споров. Димитрий Иванович был непреклонен в своем решении, и Иван Васильевич быстро сообразил, что проявление крайней настойчивости с его собственной стороны могло бы считаться даже неправильностью и, в логическом обсуждении вопроса, наткнулся на одну счастливую мысль, которая его окончательно утешила: ведь Димитрий Иванович несомненно жаждет встретить свою невесту и все же он находит в себе достаточно силы воли, чтобы побороть свое чувство, и делает эго ради интереса к науке, к своей специальности. Из этого следует, что он прав, что его желание вытекает из правильно воспитанного характера и ничуть не идет вразрез с принципами Правильности. Иван Васильевич уступил требованиям своего сына и обратился в Брачное Бюро с просьбой назначить новый срок для первой встречи молодых.
