А оно было разным. Случалось — и мы это знаем, — Трофимов людей раздражал.
— …Представляете — полно народу, а он достает листовку и начинает читать. А если кто донесет? То, что его схватят, — само собой. Но ведь и остальных не помилуют. Почему-де слушали и промолчали? Своей головой рискуешь — твое дело, но зачем других впутывать? Я даже стала бояться его последнее время. На каждом углу говорил, какие немцы сволочи и что все равно мы их побьем. Лиза очень переживала из-за этого, говорила, что он погубит себя…
— Вы хорошо знали их? — Можно сказать, дружили домами. Как-то до войны вместе встречали Новый год. Были, кстати, тогда и Анищенковы…
— Как они жили?
— Трофимовы? У них был хлебосольный дом. Вещам не придавали большого значения, но хорошие вещи были.
Лиза одевалась со вкусом. Но главное — книги и коллекции.
— Интересные люди?
— Михаил Васильевич был эрудит. Создавалось впечатление, что он знает все. Но, вообще говоря, я не понимала их. Уезжали на Север. То в какую-то бухту Моржовую на зимовку, то в плавание на какой- то там китобойной флотилии, то еще куда-то… Я все спрашивала, как можно годами жить на краю света в ужасающих условиях? Неужели ради нескольких месяцев беззаботной жизни? Стоит ли? Разве это жизнь?
— А они? Моя собеседница задумывается и кажется в этот миг похожей на цыпленка, который не может понять, как это его товарищи-утята, увидев пруд, заторопились и разом шлепнулись в воду…
— Как-то в компании с нами был приятель Трофимова, тоже бухгалтер. Михаил Васильевич спросил: «Вот скажите, какие счеты вам кажутся лучшими?» Тот говорил что-то, говорил, пока Михаил Васильевич не махнул рукой: «Все это не то. Лучшие счеты — ржавые». Мы, конечно, рассмеялись, а он объяснил:! «Это я наше с Лизой последнее плавание вспомнил. В обычных условиях, ясное дело, хорошо, когда проволока на счетах блестит, а косточки чуть ли не сами летают. Так удобней. Но если работаешь в шторм на корабле, то лучше, когда счеты ржавые — на них косточки от качки не будут сами по себе бегать…»
Этот человек не вел ни дневников, ни записей, из писем его, судя по всему, немногое сохранилось. Как жаль! Сколько интересного мы так никогда и не узнаем! Он не претендовал на место в памяти потомков — просто жил, принимал решения, совершал поступки. Его забота о будущем была в этом.
Кстати, о книгах и Севере. Тут была взаимосвязь. Возвращаясь с заработков, Трофимовы всегда заезжали в Москву и Ленинград, жили два-три месяца. Михаила Васильевича знали многие букинисты, и, говорят, откладывали ему то, что было заказано. Денег он не жалел, книги были едва ли не главной статьей расходов. Они были не увлечением даже, а страстью.
