Обиделась молодая графиня, и навсегда покинули после этого Шереметьевы родовое имение, переехав в другое поместье (поближе к Москве) — в Останкино.
Впоследствии рыцарь Мальтийского ордена Павел I поправил дело. Лично посетил Шереметьевых в Останкине и, прощаясь с графиней Прасковьей, вышедшей его провожать, публично поцеловал ей руку.
Все двери после этого открылись перед дочерью вешняковского кузнеца, вся Москва побывала у нее с визитом. Но поздно. Недолго прожила после этого Прасковья Жемчугова. Умерла в злой чахотке, завещав подруге воспитать малолетнего сына Николая.
Николай Шереметьев впоследствии жил в Кускове и оставил по себе плохую память: он, как говорят, был самый жестокий и непреклонный из всех Шереметьевых и особенно не любил обитателей Вешняков, в которых большинство населения были родственники его по материнской линии. Интересно, что все это свежо в памяти жителей Вешняков, — и многие рассказывают обо всем этом так, как будто со дня смерти Прасковьи Жемчуговой прошло не 180 лет, а всего лишь два года. В этом поэтическом месте, куда бросил якорь отец в последние годы жизни, мне предстояло поселиться и прожить пятнадцать лет. И это самое знаменательное время моей жизни.
Первое место, куда я отправился, была церковь. В ближайшее воскресенье я причастился за ранней обедней, впервые за семь лет.
Вешняковская церковь, где был я прихожанином долгие годы, — знаменательный храм. Когда входишь туда, кажется, ничего со времен Шереметьевых не переменилось: не только старинные иконы, перед взорами которых за 300 лет прошло бесчисленное количество вешняковских крестьян, но и люди как будто те же. Пожилые, простые, скромные, старики и старушки.
Церковь в Вешняках была закрыта в 1937 году. Но пробыла закрытой лишь самое малое время. В 1945 году, сразу после войны, была открыта вновь, так что уцелели все старые иконы и старинная церковная утварь, и все старые прихожане еще были живы; они открыли храм и стояли на тех местах, с которых согнали их во время закрытия церкви 8 лет назад. Хорошо молилось в этом храме, среди простых русских людей. Особенно хороши ранние обедни в нижнем Успенском храме, низеньком, тесном, древнем, полутемном, — в это время, в ранний час, здесь совсем темно. И одни простые люди. В крохотном приделе — исповедь. На клиросе гудят псаломщики и певчие-любители (простенькие девушки в платочках). Поздняя обедня — в верхнем храме — здесь уже хор. Очень примитивный, но все-таки профессионалы. Поют неважно, особенно неприятны потуги (очень неумелые) на концертное пение.
