?».
И как все крепко верующие люди, он, почувствовав сомнение в истинной ценности объекта своей веры, испугался, словно земля качнулась под ним и пошла зловещими трещинами, грозящими превратиться в разверстую пропасть.
«Нет, нет!», — сказал он себе и помотал головой, отгоняя сомнения. Однако мотание головой плохо помогло. Срочно требовалось как-то дополнительно утвердиться в правоте своего неприятия частновладельческого автомобилизма.
В пятницу после работы прораб Володя Соколов доехал на метро до Кропоткинской и пошел по левой стороне, заходя во все переулки: Всеволожский, Лопухинский, Мансуровский…
В тихом, дремотном Мансуровском Соколов увидел справа за чугунной решеткой забора запущенный тенистый садик, а в нем темный одноэтажный дом, каким вроде бы уж и нечего делать в центре гигантского города. Не сюда ли они приехали с вокзала пятнадцать лет назад? Домик как будто тот, но окна без резных наличников. Соколов нажал белую пуговку звонка.
Дверь отворил человек в джинсовой курточке по поясницу и в затасканных брючишках того же материала. Человек жевал и, сузив глаза, чуждо, выжидательно глядел на Соколова. Некогда острый клин его матадорского лица чуть затупился, оплыл, узкие бачки стали серенькими, но все-таки это был Олег Матвеевич, и никто другой.
— Олег Матвеевич? — полувопросил, полуподтвердил Соколов.
— Угу, — сказал Олег Матвеевич, что-то проглатывая и освобождая рот для разговора. Губы и примыкающий к правому уголку губ кусок щеки лоснились.
— Не узнаете? — спросил Соколов.
Будто ставенки распахнулись на зрачках историка, а за ними открылись теплые, дружеские глаза.
— Десятый бэ, Коршунов, — сказал историк.
— Почти правильно. Соколов.
— Заходи, заходи, я же помню — пернатая фамилия…
Володя прошел в дом. На антикварном столике с гнутыми ножками стояла на газете сковорода с блинами, тарелка, масленка.
— Не желаешь ознакомиться с моими кулинарными экспериментами? — спросил историк, садясь за прерванный ужин. — Жена уехала отдыхать…
— И все блины комом?
— Только первый. Но я его съел, принял удар на себя.
— Спасибо, я сыт, — наврал Соколов.
Он сел и огляделся. У окна стоял письменный стол, на котором лежали пузатая папка с тесемками и кассетный магнитофон.
— Записываем песни дождей и черемух? — спросил, кивая в сторону магнитофона.
— Какая там черемуха… — Олег Матвеевич сокрушенно махнул вилкой, прежде чем вонзить ее в очередной блин. — Не жизнь, а крысиные гонки в беличьем колесе. Дохнуть некогда, долгов — выше головы. Вон халтуры набрал — на весь уикэнд…
