Он: Очень интересно, продолжайте. Что было дальше?
Я: Дальше так. Кончили мы третий курс и стали выбирать кафедры. Я выбрал средние века — там, мне казалось, я смогу овладеть методами изучения истории в наиболее чистом от всяких шовинистических, политических и прочих соображений виде. Вы же знаете, как они влияют на историю. История СССР, КПСС — это даже не наука, а «мальчик «чего изволите»» (кажется, это выражение Евтушенко)… Мне хотелось изучить марксистский метод познания истории в чистейшем виде, и казалось, что медиевистика наиболее чиста.
Он: Вы с самого начала отнеслись к истории так, или это пришло позднее?
Я: На истфак я пошел после армии. Насмотрелся в Магаданской области (я там после техникума работал) и в армии — в Закавказье — как у нас обстоят дела с человеческим сознанием, вот и решил, что история важнее географии. Стройки-то у нас есть кому строить, географию меняем успешно, а вот люди — настоящих коммунаров я почти не встречал. (Тогда я не знал ещё, что коммунары — мутация. Понял это позже. К мутации коммунаров я отношу тех, для кого чужая боль, голод, горе — превыше своих аналогичных неприятностей, и они не могут не бороться за общее счастье — такая им генетическая «планида» дана. Но можно и делать людей такими соответствующим воспитанием — не всех, к сожалению, но большинство. Только вот этих «сделанных» можно и расчеловечить, а коммунары по мутации этому не поддаются). Даже очень хорошие, замечательные люди — и те где-нибудь да ушиблены культовской идеологией. А надо, чтобы хоть дети росли коммунарами, раз уж наше поколение не может. Значит история, литература — они выходят на первый план. Потому и пошел я из дорожников в историки. А историю я с детства любил. «Чингиз-хан», «Салават Юлаев» — в числе самых первых прочитанных книг. Я ведь с трёх с половиной — четырёх лет читаю, и в конце 1944 года, когда в Москву из эвакуации вернулись, эти романы как раз и прочел — сберегли их родичи, теперь они у нас в шкафу стояли. Понял, конечно, мало, но с тех пор перечитывал, а понятого хватило для затравки.
Он: Но критическое отношение к истории, как науке — с какого времени?
Я: Трудно сказать. В 6–7 классах меня уже от некоторых книг мутило, в других находил ошибки. Меня здорово били, как «жида», приходилось искать ответ в книгах — чем «жиды» провинились. К счастью, понял, что шовинизм — болезнь всеобщая, а то бы вполне самостоятельно до сионизма дошел… Но давайте дальше: на кафедре средних веков я попросил, чтобы мне дали руководителем специалиста по гуннам. Мне хотелось — что и говорить, скромное было желание — написать полный обзор передвижений народов Европы от готского похода в Причерноморье до вторжения монголов и даже турок. А гуннское нашествие — ключевое. Они такую лавину стронули, что их уж и в помине не было, а Европа все котлом кипела.
