В итоге и случилось то, что написанное, повторяю, в 511 году, «Житие» так и не подверглось переделке — не только Пасхазием, но и Евгиппием. Что же случилось? Дело в том, что хотя оба были служителями единой в ту пору православно-католической (тогда «кафолической») церкви, их политическая ориентация была различной. Пасхазий был из той церковной группировки, которая была активно враждебна власти тогдашних хозяев Италии — остготов, бывших не только варварами, но ещё и еретиками-арианами. А еретик для правоверного (христианина, мусульманина, буддиста, «коммуниста», «нациста», «демократа») всегда хуже язычника, ибо тот слова божьего не знает, а этот знает, но злонамеренно (никак не иначе!) искажает. Поэтому верхушка италийского кафолического духовенства активно восстанавливала рядовых италийцев против остготов, хотя из всех варварских королевств того времени именно остготское было самым веротерпимым, король Теодерих не жалел усилий для пресечения религиозных распрей, а хозяйство страны процветало. Поэтому Пасхазий, как и всякий зацикленный в ненависти двуногий (их у нас ныне хватает во всех лагерях и партиях), увидел в «Житии святого Северина» возможное орудие в антиостготской борьбе. Сначала он выражает в письме к Евгиппию сожаление, что, в отличие от Евгиппия, «презревшего мысли о злобных и многочисленных делах грешников», сам он «старается при мысли о почтительности перенести то, что стыд выброшен (за борт)».
Почтительность — это лояльность к королевской власти («кесарево — кесарю»), к власти грешников, творящих с точки зрения фанатика-кафолика многочисленные злобные дела. Да, кесарево — кесарю, хотя бы и язычнику, это ещё Христос сказал, поэтому Пасхазий сожалеет (лицемерно или искренне) о своих мыслях, завидуя Евгиппию, вставшему выше мирских дрязг. Но сразу же за этими благочестивыми мыслями мы встречаем упоминание о детях иудейского священнослужителя Матафии Маккавея, для которых размышления о Боге и его верных слугах стали поводом и оружием в борьбе с язычниками-Селевкидами и для воссоздания независимого Иудейского государства. Выводов нет — мало ли к кому могло попасть это письмо, да оно и попало в конце концов к нам через полтора тысячелетия! — но их и не нужно. И так яснее ясного, что для успеха дела Божьего в пасхазиевом понимании Евгиппий должен изменить акценты, подчеркуть ненависть Северина к еретикам и варварам. Правда, Евгиппий недвусмысленно пишет, что ничего такого не было, что Северин лишь упрекал короля ругов Флакцитея в неправильном вероисповедании, но ни с арианами, ни даже с язычниками в конфликты не вступал, пользовался у них огромным авторитетом, использовал их в своих целях и сам по мере сил и возможностей им помогал. Ну и что же? Раз надо, чтобы «Житие» стало оружием в борьбе с ересью и варварской властью, то можно и должно написать, что Северин варваров и еретиков ненавидел и с ними боролся. Но Евгиппий хорошо усвоил дух заветов своего Учителя. Для него совет Пасхазия был равноценен совету осквернить память о Северине, хотя понять Пасхазия он вполне мог — по «Житию» видно, что чрезмерным интернационализмом он не страдал. И он просто приложил к «Житию» свою переписку с Пасхазием, но никаких даже самых малых изменений не внёс. Так что мы имеем свободное от стилистических и партийных поправок произведение, волею судеб являющееся первичным набором материала — максимально желанный для каждого историка материал. Позже Евгиппий написал комментарий к трудам блаженного Августина. Тот жил на полвека раньше Северина, до какой-то степени делая в римской Африке то, что Северин делал в Норике — ему довелось и сопротивление вторгшимся вандалом возглавить, и широчайшую благотворительность развернуть, так что это могло привлечь внимание Евгиппия. Но сверх того он вёл ещё непримиримую партийную и религиозную борьбу и написал ряд книг, позже принесших человечеству массу неприятностей… Однако эта работа Евгиппия — вне нашей темы.
