Во второй половине дня — свобода. В каюте жарища. Хождение и стояние на палубах. Обеденный разговор с Джой Вайзенборн о ее муже.
Ночной разговор с Максом Фришем, почти до 3 часов. Исходя из его тезиса: «Для писателя больше нет terra incognita[18]». Он обозначает роль писателя как «продуктивно оппозиционную». «Относительно ГДР» испытывает «скованность». Он слегка полноват, уютен. Его план основать клуб самоубийц — людей, которые обязуются покончить с собой, как только заметят, что пришло время. Материал для комедии: дряхлые старики, они все еще упрекают друг друга в том, что ни один так с собой и не покончил.
Ф. усматривает проблему в продлении жизни за пределы продуктивного возраста.
Вечером много пили, и на следующее утро мне очень плохо. Фриш спрашивает: «Ну что — беседуем дальше?»
Волга, 19/20.6
В каюте вместе с финским писателем, который говорит по-русски; общего языка нет. Он будит меня и пальцем показывает вверх, а потом в открытый рот: завтрак.
Волга…
Писатели со всего мира, но ни одного известного имени, кроме Альберти. Списка участников, к сожалению, нет. Мало-помалу путем расспросов кое-что выясняется. Из Франции никого. Из Италии только переводчик Горького; ни Моравиа, ни Пазолини, ни Сангуинети. Один старый фактотум из США, другой — из Норвегии. Молодежи нет. Никого из Англии; из Исландии поэт, который все время молчит. Ни одного писателя из Чехословакии; веселая переводчица Горького и старик из Праги, по-моему критик. Индийцы в красивой национальной одежде; их достоинство, серьезность темных глаз. Один писатель из Австралии, который присоединяется ко мне, потому что я понимаю по-английски. Один из Уругвая; маленькая группа, говорящая по-испански, остается в своем кругу и выглядит весьма оживленно. Венгры приглашают в Будапешт, болгары — в Болгарию. Информация из динамика только по-русски. Софья обеспечивает контакт с советскими писателями; это функционеры. Советские писатели, чьи имена нам знакомы, все отсутствуют… Коллективная экскурсия; фирма просит личной встречи. Но для этого недостает общего языка, собираются языковые группки. Председатель веймарского Союза писателей, говорящий только по-немецки, тем не менее счастлив, что участвует; он дает кому-то свой фотоаппарат, чтобы тот заснял, как он сидит среди индийцев, мне тоже приходится к ним подсесть: писатели со всего мира. […]
Пленум на палубе.
Все в наушниках; чайки; все выступающие говорят о Максиме Горьком одно и то же, перевода с тринадцати языков не требуется, Максим Горький как пролетарский писатель, мастер социалистического реализма, постепенно я это понимаю (без наушников) по-испански, по-португальски, по-фински и даже если не угадываю язык. Максим Горький и его конфликт с Лениным, его ссылка после революции, Максим Горький и Сталин, писатель и государственная власть — об этом ни слова. Когда я ухожу на носовую палубу, оказывается, не я один прогуливаю пленум; функционерам тоже скучно, однако фирма требует.
