Конечно, дело обстояло просто. Прямой путь лежал на Литейный, в гарнизонную комиссию, где из солдат размолотых полков формировали новые соединения, их отправляли на фронт.
Но отец придумал иное. За это время он свел дружбу с военным комиссаром Василеостровского военкомата Петровым. Тот поохал, сказал «Да, сделали ошибку, что направили в армию близорукого, с минус 8, но теперь он уже вышел из моей юрисдикции, ничего сделать не могу» А тут я вышел из госпиталя в неопределенном положении. Отец и повел меня к Петрову. Тот назначил меня на комиссию. Близорукость минус 8, только что перенесенный паратиф, лордоз (прирожденная болезнь), освободили.
Сдал военные шмотки в военкомате. Переоделся в штатское.
Это было 13 сентября 1941 года. Отец говорил: «Ну, вот теперь я могу смотреть без злобы на штатских парней. А то, когда ты был в армии, всякий парень в штатском, которого я встречал на улице, вызывал во мне бешеную злобу».
Отправился в институт. Первый, кого встретил на лестнице, был Сегеди, аспирант, ловкий парень, журналист. В армию не попал, так как у него была переломана нога, в юности расшибся на мотоцикле. Этот приветствовал меня словами: «Военный или штатский, кто так умен и остроумен, как Александр Андреич Чацкий».
В школе милейшая Серафима Ивановна, директор, встретила, как родного, хотя все-таки съязвила «Вова приспособился». Вовами называли еще в Первую мировую войну ловкачей, которые отлынивали от военной службы. Маяковский их высмеивал, но, увы сам был «Вовой» и в буквальном, и в переносном смысле, от военной службы сумел отбояриться.
Мне было немного стыдно, но все-таки хорошо. В армии я чувствовал себя не на месте, — не из-за какой-либо опасности (единственная вещь, которой я никогда не боялся, — смерть; немножко побаиваться ее стал лишь сейчас), другое: я не выношу муштры. Казарма, необходимость вскакивать перед всяким парнишкой, который носит ефрейторские петлички. Необходимость стоять, руки по швам, перед любым хамом в офицерском мундире, когда он тебя кроет матом, — все это было невыносимо. Опять стал вольным. И наступила блокада.
О блокаде писали много и не написали ничего. Пытаюсь вспомнить, что читал о блокаде.
Чаковский, «Это было в Ленинграде» — тошнотворная пошлость. Героические девицы и парни в форме, которые ходят по улицам опустевшего города и декламируют. Голод? Смерть? Что им до того. Они заняты декламацией, разыгрыванием героических ролей, которые отвел им автор. Сам он, впрочем, в блокаде не был.
