На тесной, плетнями огороженной улочке Яицкого городка Данила шумно потянул в себя прохладный сентябрьский воздух. И закашлял, поперхнувшись: почудилось, что глотнул не печного дыма соседних изб, а пороховой гари, которая, казалось, и по сию пору витала над столицей яицкого казачества после недавнего – прошлогоднего – казацкого бунта.
Тогда, 13 января 1772 года, доведенная до крайности притеснениями зажиточной старшинской партии, казацкая беднота вышла из подчинения начальству и направила в Петербург делегатов с прошением вернуть им прежние вольности… На подавление бунта в Яицкий городок из Оренбурга был послан с воинской командой генерал Траубенберг, который и учинил кровавую расправу над вожаками бедняцкой «войсковой» партии. Возмущенные казаки саблями изрубили генерала, разгромили его отряд, повесили ненавистного атамана Тамбовцева и нескольких наиболее злобствовавших старшин. Но не долго тешились казаки избавлением от притеснителей – сила сломила силу… И по сей день на Яике отдается острой болью эта вспышка ярости: голытьбе рвали ноздри, секли до смерти езжалыми кнутами. Всего несколько месяцев минуло, как из Яицкого растревоженного городка по началу нынешнего лета сто сорок четыре казака были отправлены в неведомую, пугающую лютой стужей Сибирь…
– Слышь-ка, Тимоша. – Данила Рукавкин обнял внука за крепкие плечи, чуть замедлил шаг. Они шли обочиной дороги, по мураве, не рискуя ступить в толстый слой дорожной въедливой пыли. – А об чем это чернецы шептались-то? Я вид сделал, что сплю, да разобрать слов так и не смог… Погодь-ка, – прервал Данила сам себя. – А чего это казаки засуетились? Гляди, вона кучкой сбились, эвон еще… Да шепчутся с оглядкой… Неужто сызнова быть сыску какому? Пошто?..
Рукавкины поравнялись с тремя пожилыми казаками, горячо препиравшимися у раскрытой калитки богатого, с двумя амбарами, подворья. Высокий, в серой бараньей шапке, в рубахе навыпуск казак, забыв, что послан хозяйкой по воду к колодцу, размахивал руками, перебивал негромкий говор собеседников. Завидев купца и его внука, казаки враз утихли, издали раскланялись со знакомым самарцем.
– Велика Россия и многолика, – вздохнул Данила, оглядываясь на заспоривших опять казаков. – И неспокойна до крайности, потому как верхушка ее сыта, а концы голодны и бунтуют. Нынче смутное слово за словом на тараканьих ножках по щелям ползает, а завтра, глядишь, опять все здесь завихрится невиданным ураганом…
