— Есть, — сказал Трясогузка. — Как быть с пленными?
— Сейчас решим.
Зингар занял кабинет графа и приказал доставить для беседы сначала двадцатилетнего Найвера, а затем — его дядю, Товаса. Беседа с последним продлилась в два раза дольше, чем с первым; по ее окончании Зингар распорядился убить Найвера и его мать.
— Брат Анседа согласился принять нашу сторону, — объяснил он свое решение Ойлену.
— С условием, что мы избавим его от тех, у кого формально больше прав на наследство, чем у него.
— А что с младшей дочкой?
— На ваше усмотрение. Прав у Кинли меньше, чем у дяди, поэтому прямой угрозы для Товаса она не несет. Однако, если с Товасом и его сыном что-нибудь случится, наследницей рода станет она. Понимаете? Если наш новый граф будет плохо себя вести — убейте его и объявите Кинли графиней. Но это — вариант на самый крайний случай. Если Товас, напротив, проявит себя с хорошей стороны — можете убить ее.
Трясогузка наклонил голову, боясь, что глаза выдадут чувства, которые бушевали в нем.
— Слушаюсь, сир.
* * *
Зингар Барвет, Алкуп и Чейд отбыли на юг, а Ойлен Покфо остался управлять замком Вайден. Товас оказался покладист и сговорчив — он, похоже, хорошо понимал, насколько неустойчивым является его положение. Часть вассалов Анседа присягнула его брату, другие воспротивились — заперлись в своих замках или ушли к Тонсу. Ойлену нужно было решать множество мелких организационных проблем, но это была рутина, с которой он успешно справлялся. Но кроме рутины было кое-что другое, что занимало его мысли.
У него были желания, в которых прежде он боялся признаться даже самому себе — но этот поход многое изменил. Вскоре после взятия Браша ему приснился тяжелый мучительный сон — утром он ощутил надломленность и опустошенность, которые, впрочем, вскоре сменились иными чувствами. Из его души как будто что-то изъяли и эта пустота, как гноем, стала заполняться злобой. Позже он понял, что перемены были как-то связаны Барветом — его подчиненность кардиналу стала обоснована не только субординацией, но и чем-то еще, у них появилась какая-то необычная форма душевной близости, и Барвет в этой связке занимал безусловно доминирующее положение. Ойлен подозревал, что подобную связь Барвет установил и с другими — хотя и не мог сказать точно, все ли командоры связаны с ним также, как он сам. Но дело было не только в Барвете. Кардинал стал лишь частью объединяющей их силы, важным ее узлом, но никак не источником; Ойлен не сразу понял, что происходит, некоторые вещи он стал осознавать лишь в самые последние дни. Его душа менялась, и он не знал, как относиться к этим изменениям. Барвет что-то сделал с ним, но он даже не мог сформулировать толком, что именно. Иногда ему казалось, что он заразился какой-то болезнью; иногда — что лишился части души; а иногда — что в нем поселился червь, который проник во все его жилы, во все чувства и мысли, и уже не Ойлен думает многие из этих мыслей, а червь. Почему-то он не испытывал страха, как будто бы способность бояться из него полностью изъяли; куда больше его беспокоило непонимание того, что происходит. Чем была эта тьма и в какой мере сам Зингар понимал ее суть?.. Но, чем бы она не была, она помогала Ойлену лучше понять себя — этого нельзя было отрицать. Он был не рад этому пониманию и, может быть даже, предпочел бы и дальше оставаться в невежестве — но выбора ему не дали. Шаткость морали, чести, норм одобряемого обществом поведения вырисовывалась перед ним с каждым днем все отчетливее: это были призраки, которые имели видимость существования лишь до тех пор, пока в них верили, но стоило этой вере пропасть — как они бесследно растворялись во тьме. Его немыслимые, противозаконные, чудовищные мечты, давно задавленные аскезой, восставали из небытия и возвращались к нему — исполненные силой, требовательные и манящие. С каждым днем он видел все меньше причин сдерживаться и не позволять себе того, что часть его души хотела всегда. Другая часть души кричала от боли от этих мыслей и желаний, от ужаса перед тем, кем он стал — и продолжал становиться. Что-то нашептывало ему, что боль прекратится, когда он обретет целостность — и если целостность благородного рыцаря-чародея, познавшего пути природных стихий, сделалась недоступной, то следовало обрести иную целостность, найдя ее во тьме.
