Уняв дыхание, Сухов медленно сосчитал до пятнадцати. Спокойствие, только спокойствие… Перехватив испуганный взгляд Пончика, Олег решил помириться и сухо сказал:
— И вправду холодно…
— Ага! — с готовностью отозвался Александр.
— Слушай, Понч… это самое… будь другом, сгоняй вон к церквушке, узнай хоть, какое время на дворе.
— Сейчас я!
Шурик порысил к маленькому храму, приткнувшемуся к крепостной стене, и, не слезая с седла, задал вопрос проходившему мимо попу, толстому и важному. Поп понял его и дал ответ. Вернувшись, Пончик проговорил в возбуждении:
— У них тут Новый год! Представляешь? Первое марта одна тыща двести тридцать седьмого года![27] Угу…
— Да-а… — протянул Олег. — Закинуло нас…
Александр, только что оживлённый, увял, поник весь.
— Триста лет минуло… — сказал он. — Всех наших давным-давно нет уже… Угу…
— Молчи! — жёстко потребовал Сухов. — Забудь! Понял?
— Понял-то я, понял, — вздохнул Шурик, — только как же тут забудешь?
— А ты делом займись, — присоветовал Олег, — некогда думать будет. Короче. Ставим перед собой цель и добиваемся её. А какая у нас цель? А та же, что и раньше, — рваться вперёд и вверх! Рваться и рвать всех подряд, кто помешает нашему возвышению. А для начала надо приискать князя, чтобы послужить ему и выбиться в люди.
— А потом? — спросил Шурик.
— Суп с котом. Поехали к торгу!
И они поехали — мимо покосившейся звонницы, мимо высоких заборов с грязными, осевшими сугробами в тени, мимо старого терема, мимо постоялого двора, прямо к рыночной площади, куда, казалось, сошлось всё население города. Одни продавали, другие покупали, и все орали наперебой, перекрикивая друг друга:
— А вот жито! Зернышко к зёрнышку! Сухое да звонкое!
— Рыбка, рыбка свежа-айшая! Только что из Днепра!
— Кому мёду? Хорош медок! Липовый! А уж как пахнет…
— Мясо парное, ишшо остыть не успело! Глянь только — ни хрящика, ни жиринки, мякоть одна!
Народ вокруг разный суетился, горожане, в основном, да степняки. Хотя различишь не сразу — витичевцы кутались в рыжие и бурые армяки,[28] подвязанные кушаками, а кочевники носили тёплые халаты и кафтаны, разве что с запахом на другую сторону — разница невелика. И на лицо похожи были местные — все одинаково черноволосы да черноглазы, разве что степняки поскуластее выглядели, да чуток пораскосее, а ежели мельком глянуть, то не сразу и распознаешь, кто есть кто. Из разговоров в толпе Олег уяснил, что кочевники тут не пришлые, а вроде как свои, хоть и не коренные, — торки, печенеги, берендеи, ковуи. Всех их «чёрными клобуками» прозывали — за войлочные колпаки-капюшоны. Посмотришь со спины — вроде монах-черноризец шагает, а как обернётся — лицо загорелое, кострами копчённое, бородёнка в косичку заплетена, а глаз с прищуром, целится будто. Степная порода.
