После паузы Серебряков похлопал лейтенанта по плечу:
— Прыткий ты… Вот съешь пуд соли морской, тогда остепенишься. К людям, брат, с черствым сердцем лучше не подступаться. Пустая строгость авторитета не создаст. Мотай себе на ус. Видишь, какие у меня усы? — улыбнулся Серебряков. — Учись у жизни.
Петр слышал от штурмана, что Серебряков напечатал свой рассказ в каком-то журнале. Может, у него есть еще что-нибудь готовое?
— Хочешь прочесть? — Серебряков нагнулся к столу, вынул из ящика папку с бумагами. Достал листы, исписанные зелеными чернилами. — Ну-ка, Петр Васильевич, посмотри своим просвещенным глазом, — и протянул Грачеву несколько листков.
Рассказ назывался «Сосна». Матрос упал у окопа, сраженный осколком мины. Он лежал и стонал. Мимо него бежали бойцы, он слышал раскатистое «ура», но подняться не мог. Он смотрел в синее небо. Где-то близко пел жаворонок. Потом нежная, напоминающая детство, песенка превратилась в нудный, назойливый звон, от которого тяжелела голова. Матрос знал, что жить ему осталось немного, совсем немного. Рукой стер с лица кровь, прислушался. У берега все еще кипел бой, рвались снаряды, Горели фашистские тапки, и по их взбухшей броне густо сползал расплавленный металл. Советская пехота штурмовала фашистские позиции. А там, у реки Шпрее, бойцы уже наводили первые понтоны… И стало матросу до слез больно — вот он, Берлин, рукой подать, а встать не может. И вдруг он увидел неподалеку от себя чудом уцелевшую сосну. Матрос пополз, оставляя за собой кровавый след. Встал на колени, оторвал кусок тельняшки, задыхаясь, написал на ней кровью:
«Даешь Берл…» — И упал.
Когда наши бойцы ворвались в горящий Берлин, все видели, как высокий солдат вынул из кармана тот окровавленный клочок тельняшки и штыком приколол его к стене рейхстага. И, потупясь, молчали бойцы. И майский ветер осторожно шевелил это маленькое и в то же время великое Знамя победы…
Петр положил листки на стол. С радостью он прочел, только радость была какая-то печальная, тоскливая. Так они душу растревожили, эти строчки, что ему стало не по себе. И отец вспомнился. Вот хлынула в отсек вода, вот он рванулся к двери, но тут же упал…
— Жаль матроса, — наконец сказал: Грачев. — Вы знали его?
Серебряков подергал усы. Глаза в густых ресницах заблестели.
— Мой друг комендор, на одном орудии были расписаны — Станислав Зубко. С корабля ушел в морскую пехоту. Мать фашисты повесили, так он только и рвался на сушу.
