Гри ему низко в пояс поклонилась — и побежала, только пятки засверкали.
Гизела в то утро рано поднялась. Завозился ребёнок, заплакал, пришлось его баюкать-укачивать. Ходит она по комнате, напевает песенку тихонько, сама о Гри думает. Где-то она теперь? Помнит ли о ней?
Вот уснул малыш, положила Гизела его на лавку. Едва успела распрямиться, как распахнулась дверь, влетела Гри, запыхавшаяся, растрёпанная, и тяжёлое полотно у неё в руках, и тянет от того полотна холодом да запахом знакомым. Будто бы подземные воды так пахли; а ещё — передник сестрицы Йерны, когда Гизела в него лицом утыкалась, в горестях своих детских прося утешения. Распахнула Гизела глаза на золовку, а та полотном махнула — и накрыла её с головой.
А тут и солнце взошло.
Упало на пол обручальное колечко, покатилось, звеня, под лавку. Сбросила Гулла железное полотно, улыбнулась широко. Глаза у неё дикие, чёрные. Взялась обеими руками за ворот платья, порвала его пополам и прочь отбросила. Наклонилась, погладила шёрстку на ногах, хвост колечком завернула. Потом подняла глаза, кинулась к Гри, обняла её крепко-крепко, прямо в губы поцеловала:
— Спасибо тебе, сердечная моя!
А сама улыбки сдержать не может. Поют камни, поёт земля, поют горы вдалеке; солнце над горизонтом поднимается, к земле её пригибает, да умыта Гулла молоком сестёр своих, не страшен ей свет солнечный, колокольный звон. Ничего уж ей не страшно.
Смотрит на неё Гри, и так хорошо ей видеть Гуллу снова весёлой и радостной. Никого её краше во всём мире нет.
— Вот ты и свободна, — говорит, улыбаясь, Гри.
— Верно! — смеётся худра. Вдруг отстранилась от неё: — Пойду только с Финном попрощаюсь.
Финн в ту пору ещё спал. Поднялась Гулла наверх, зашла в спальню. Посмотрела на безмятежное лицо мужа, вспомнила все обидные слова, которые он Гри говорил, все зуботычины, которые ей отвешивал.
— За себя ещё простила бы, — сказала ему Гулла. — За неё — не прощу.
Прыгнула Финну на грудь, рёбра голыми руками разорвала, сердце из груди вынула. Надкусила его да обратно на тело выплюнула.
— Горькое у тебя сердце, — сказала. — Горькое да кислое.
И пошла прочь.
Спустилась Гулла вниз — руки её в крови, рот в крови. Увидела это Гри, ахнула, ладонь ко рту прижала. А Гулла к ней подходит, смотрит с любовью, руку протягивает:
— Пойдём, — говорит, — сердечная моя. Больше не нужно тебе людские насмешки терпеть. Будешь вольно жить, сама себе хозяйкой будешь!
— Что ты с Финном сделала? — отшатнулась Гри. Гулла остановилась:
