— Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны, — услышала Ирен сквозь дрему.
«Опять я пропустила свою станцию. Как тогда. Сплошные совпадения, — думала она, бредя через платформу к противоположному пути. — Знак судьбы. Знак поворота. Шоссе кончилось, начинается грунтовка с ухабами и раздолбанными колеями. Но что же мне все-таки делать? Может быть, ничего? Но убийца знает, что я была там. Он не уверен, что я его заметила, но знает, что я там была. Что предпримет он? Станет наблюдать и выжидать? Это риск. Захочет ли он рисковать?»
У оперативника Виктора Бекушева была особенность, чертовски мешавшая ему работать: он не умел думать, когда его дергали. Человек неглупый, Виктор страдал некоторой хаотичностью мышления; ему стоило немалого труда упорядочить свои мысли, направить их в нужное русло. Поэтому Виктор болезненно реагировал на внешние раздражители и раздраженно пыхтел, переключая внимание, отчего и заработал прозвище Пых.
Вот и сейчас он буквально подпрыгнул на стуле, когда в комнату ворвался Борька Халецкий и заорал с порога:
— Пых, быстро отдирай седалище от казенной мебели! Нас с тобой хочет начальство. Да не кисни, ягодка, судя по голосу, ублажать Пёсича противоестественным путем сегодня не придется. Голос вполне даже ничего, можно сказать, не голос, а мечта хорошо воспитанной гориллы.
В кабинете Кузьмина сидел посетитель — безукоризненно одетый господин лет сорока. Большие залысины, выпуклый лоб и впалые щеки придавали ему вид аскета-интеллектуала, взгляд темных глаз был цепким, но доброжелательным, улыбка — приятной. И тем не менее Виктор с первого взгляда проникся к незнакомцу необъяснимой, но оттого не менее острой неприязнью. Приветствуя вошедших, господин вежливо поднялся им навстречу, а вслед за ним — неслыханная честь! встал и Кузьмин.
— Виктор Константинович Бекушев, Борис Семенович Халецкий, опытнейшие наши работники, они ведут интересующее вас дело, — отрекомендовал Песич подчиненных. — Господа, позвольте представить вам Соловьева Игоря Юрьевича, сотрудника ФСБ. Его привело к нам, а точнее к вам убийство Козловского.
Эта изысканная протокольная тирада, по всей видимости, исчерпала силы непривычного к таким изыскам Петра Сергеевича, который тяготел к ненормативной лексике. Он жестом пригласил присутствующих садиться, плюхнулся в кресло, плеснул в стакан воды из графина, выпил, пунктирно приложился ко лбу платочком и капитально замолчал. Соловьев бросил на него выжидательный взгляд и, сообразив, что продолжения не будет, взял бразды разговора в свои холеные руки.
