Во время ужина важную роль играли закон и порядок. Прибор должен был лежать на строго отведенном ему месте, а говорить во время еды разрешалось лишь одному члену семьи, то есть господину Альберту Принцу. Он один имел право хвалить и порицать, например, вкус приготовленной кислой капусты или клецок. А самоотверженно потрудившись весь день на благо семьи, он по вечерам позволял себе набивать утробу без всякого стеснения.
После ужина он заваливался на диван и оглушительно пел дуэты из оперетт, сначала первым, потом вторым голосом. «Кто нас венчал», — заливался он, или «Никто не полюбит тебя так, как я»,[6] — отрешенно воззрившись на одеяло в цветочек. Иногда он извлекал из тщательно запиравшегося шкафа коробку с фотографиями и, перебирая их, погружался в размышления. «ВОСПОМИНАНИЯ О МОЕЙ СЦЕНИЧЕСКОЙ КАРЬЕРЕ» было написано на коробке, однако ни мне, ни моей матери он фотографии не показывал.
Однажды он с многозначительным видом, почти благоговейно поманил меня, провел в комнату, взял за плечи и показал плакат, приколотый с внутренней стороны к дверце шкафа. На плакате был изображен широкоплечий крестьянин в колпаке с кисточкой, «НЕМЕЦКИЙ МИХЕЛЬ», а фоном ему служили вспаханное поле и плуг. Немецкий Михель решительно прижимал к себе маленького, испуганного мальчика. А внизу красовалась надпись готическим шрифтом: «РУКИ ПРОЧЬ ОТ РОДНОЙ НЕМЕЦКОЙ ЗЕМЛИ!» «Руки прочь? — в ужасе спросил я. — Ему что, руки отрубят?» Я ПОНЯЛ плакат так: устрашающего вида верзила и силач на картинке схватил маленького мальчика. Слова «РУКИ ПРОЧЬ» я воспринимал исключительно как угрозу, обращенную к ребенку. Мне и в голову не пришло истолковать жест громилы как защиту.
Не помню точно, была ли на плакате мотыга. Однако сейчас я припоминаю, что боялся искалеченной руки господина Альберта Принца. Кстати, моя неожиданная реакция на плакат его страшно разозлила. «Не удивительно, где уж тебе это понять, чертов подзаборник!» — разбушевался он и захлопнул дверцу.
Не помню, разыгралась ли ужасная сцена, которую я до сих пор вижу в своих кошмарах, вслед за этим или стала карой за какое-то другое ПРЕГРЕШЕНИЕ. «Марта, — обратился господин Альберт Принц к моей матери, — Марта, закрой окно, сейчас я выпорю этого негодника». Я должен был лечь на постель, спустить штаны и ждать побоев тростью. Удар за ударом мне полагалось сдерживать слезы и считать их количество вслух. Ничего особенного в этом не было, ведь отчим частенько меня порол. Однако на сей раз он отложил свой полный триумф и мое окончательное унижение, решив насладиться им после порки. Он затолкал меня в угол за кухонной плитой и несколько раз плюнул в меня. «Только попробуй утрись!» — орет он, и его слюна, густая и липкая, стекает у меня по лицу.
