У дверей нашего дома стоял блестящий экипаж. Швейцар доложил барону, что «толстый черный каспадин» ждет его более часа и что к нему только что приехала «квасивая тама»16. Отец явно обрадовался и удивился; он торопливо пошел вверх по лестнице, а когда я хотел подняться вместе с ним, попросил меня отправиться в мои комнаты. Жасмен, у которого я спросил, знает ли он «толстого черного каспадина» и «квасивую таму», ответил отрицательно. Все это заинтриговало меня; кроме того, мне стало досадно, что у отца появилась тайна. Я подошел к окну, выходившему на улицу. Очень скоро показался толстый господин, весь в черном; он говорил сам с собой и, по-видимому, был очень весел. Через четверть часа молодая дама легко впорхнула в экипаж; барон, гораздо менее проворный, хотел вскочить за ней столь поспешно, что чуть не сломал себе шею. Я испугался, но хохот, донесшийся из кареты, вполне успокоил меня. Меня поразило, что отец, по натуре раздражительный, не выказал ни малейшей досады. Он спокойно сел в карету, выглянул наружу и, заметив меня в окне, несколько смутился. Я слышал, как он приказал слугам передать мне, что он уехал по делам и что я могу не ждать его к ужину. Я поделился своим изумлением с Жасменом, который, по-видимому, заслуживал доверия. Он осторожно расспросил людей барона. И в тот же вечер я узнал, что мой отец начал ходить в театр и читать газеты. Кроме того, он завел себе любовницу из Оперы17 и нанял управляющего по объявлению!18 Я решил, что барон очень богат, раз взвалил на себя такое двойное бремя. Впрочем, подобные размышления не слишком занимали меня. Я любил и надеялся понравиться, а что еще нужно на заре юности?
Я стал часто бывать у сестры. Софи де Понти почти каждый раз выходила вместе с ней. Старая гувернантка больше не сердилась, потому что я давал ей возможность рассказывать свои истории до конца, кроме того, Аделаида время от времени делала ей подарки. Персон перестал быть суровым наставником, стремившимся, как большинство его собратьев, учить тому, чего сам не знает. Он был, как и многие другие, простым и недалеким педантом, всегда тщательно причесанным, аккуратно одетым, и не отличался строгой моралью. При женщинах он старался выказывать глубокую ученость, говоря с мужчинами, еле касался поверхности вопросов. Теперь он стал столь же мягок и уступчив, насколько раньше казался непреклонным и суровым; он предупреждал все мои желания и, когда я предлагал посетить монастырь, спешил туда так же, как я.
