Фома почему-то вздрогнул и, не ответив ему, деловым тоном начал говорить отцу о поездке. Но Игнат перебил его речь:
– Погоди, я коньячку спрошу…
– А ты тут все пьешь, говорят… – неодобрительно сказал Фома.
Игнат с удивлением и любопытством взглянул на него и спросил:
– Да разве отцу можно этак говорить, а?
Фома сконфузился и опустил голову.
– То-то! – добродушно сказал Игнат и крикнул, чтоб дали коньяку…
Маякин, прищурив глаза, посмотрел на Гордеевых, вздохнул, простился и ушел, пригласив их вечером к себе пить чай в малиннике.
– Где же тетка Анфиса? – спросил Фома, чувствуя, что теперь, наедине с отцом, ему стало почему-то неловко.
– В монастырь поехала… Ну, говори мне, а я – выпью…
Фома в несколько минут рассказал отцу о делах и закончил рассказ откровенным признанием:
– Денег я истратил на себя… много.
– Сколько?
– Рублей… шестьсот…
– В полтора-то месяца! Немало… Вижу, что для приказчика – дорог ты мне… Куда ж это ты их всыпал?
– Триста пуд хлеба подарил…
– Кому? Как?
Фома рассказал.
– Ну это – ничего! – одобрил его отец. – Это – знай наших!.. Тут дело ясное – за отцову честь… за честь фирмы… И убытка тут нету, потому – слава добрая есть, а это, брат, самая лучшая вывеска для торговли… Ну, а еще?
– Да… так, как-то… истратил…
– Говори прямо… не о деньгах спрашиваю, – хочу знать, как ты жил, – настаивал Игнат, внимательно и строго рассматривая сына.
– Ел… пил… – не сдавался Фома, угрюмо и смущенно наклоняя голову.
– Пил? Водку?
– И водку…
– А! Не рано ли?
– Спроси Ефима – напивался ли я допьяна…
– На что спрашивать Ефима? Ты сам должен все сказать… Так, стало быть, пьешь?
– Могу и не пить…
– Где уж! Коньяку хочешь?
Фома посмотрел на отца и широко улыбнулся. И отец ответил ему добродушной улыбкой.
– Эх ты… черт! Пей… да смотри, – дело разумей… Что поделаешь?.. пьяница – проспится, а дурак – никогда… будем хоть это помнить… для своего утешения… Ну и с девками гулял? Да говори прямо уж! Что я – бить тебя, что ли, буду?
– Гулял… была одна на пароходе… От Перми до Казани вез ее…
– Ну… – Игнат тяжело вздохнул и, насупившись, сказал: – Рано опоганился…
– Мне двадцать лет… А ты говорил, что в твое время пятнадцатилетних парнишек женили… – смущенно возразил ему сын.
– То – женили… Ну, ладно, будет про это говорить… Ну, повелся с бабой, – что же? Баба – как оспа, без нее не проживешь… А мне лицемерить не приходится… я раньше твоего начал к бабам льнуть… Однако соблюдай с ними осторожность…
Игнат задумался и долго молчал, сидя неподвижно, низко склонив голову.
