— Амелия! — крикнула я, и она обернулась. Я почти бегом догнала её. — Скажи ему, что мне очень жаль. Жаль Атома и стыдно за то, что я сделала. За всё. Скажи ему.
— Яну сейчас и без этого есть, о чем подумать. — Амелия повернулась ко мне лицом и, помолчав, добавила, словно не сдержавшись: — Он до сих пор ни разу не сел в седло и не позволяет убрать стойло Атома.
— А как… как он относится к тому, что говорят в городе?
— Не знаю, наверное, никак. Он приезжает днем с фермы и по десять часов сидит в своей мастерской, выдувая стекло или слушая чьи-то просьбы. Или одновременно. А потом спит четыре часа, чтобы на рассвете снова уехать.
— И они его не боятся? Люди, которые приходят?
Амелия пожала плечами.
— Боятся, наверное. Но любопытство-то сильнее. А эти, — она сделала паузу, бросив взгляд в сторону, где за высокой стеной деревьев раскинулся город, — как ты сказала, люди, ещё и бегут трепать на каждом углу всякую мерзость, если он им отказал. А сами приходят с просьбами в духе «муж бьет, сделай так, чтобы я не хотела от него уйти».
— Принципы Яна никогда не позволяли ему навредить кому-то, даже если человек сам очень этого хотел. И не позволяли помочь, если он этого не хотел.
Амелия пристально взглянула на меня, словно услышав подтверждение собственных мыслей, и, прищурившись, слегка улыбнулась.
— Вот именно. И за свои принципы он сейчас борется, и делает это не только ради себя. Мы ещё увидим, как все эти… люди, вдоволь наболтавшись и насмеявшись, забывая про страх и тупость, научатся просить не то, что хочется, а то, что им действительно нужно. Он их научит. По крайней мере, я в это верю. Пока.
И она, покачивая стройной попой, пошла по пирсу. Я пятилась обратно к краю, пытаясь ответить на такой очевидный вопрос — почему она, появившись в жизни Яна без году неделя, верит в него сильнее, чем я? Почему не боится, что он сломается, раздавленный этой машиной непринятия «необычных» людей? Мы же знаем одного и того же Яна, сильного, умного, с твердым характером, который достоин того, чтобы в него верили. Как же у неё получается? Неужели его страх и злость, которых я так боялась все это время, находились только во мне самой?
— С такой женщиной ты ему больше не понадобишься, — вкрадчиво прошептал голос. — Не понадобишься, не понадобишься, не понадо…
— Замолчи! Замолчи! Тебя нет! — завопила я и вцепилась руками в голову, но он шептал. — Замолчи-и-и! — снова взвыла я и, дернувшись в сторону врезалась в стоящий рядом красный стул. Словно в припадке бешенства я тут же схватила его, и, сделав два шага вперед, размахнулась и бросила в реку. Стул улетел дальше, чем, казалось, должен был. Голос исчез, будто его и не было, через секунду я уже не могла сказать наверняка, слышала ли что-то. Может быть, я и правда сошла с ума? Я стояла на самом краю и смотрела, как красная грязная обивка быстро намокла, сделавшись темно-бордовой, и мой четвероногий деревянный товарищ начал медленно удаляться, подхваченный речным течением. Этот стул был волшебным талисманом, дарящим спокойствие, но теперь я лишила себя и его. Я обернулась. И пирс, и берег были пустыми.
