— Леся… — Кук отвернулся, но я вдруг обняла его, противно мокрого и пахнущего рекой.
— Я действительно буду очень в тебя верить, помни об этом, пожалуйста.
Кук тоже меня обнял, и в этот момент, когда я могла быть важна и неважна одновременно для человека, которым дорожила, и когда я, кажется, смогла все сделать правильно, не встать препятствием на пути его мечты — я любила жизнь и гордилась собой. Мне хотелось поймать это чувство, сохранить его в сердце или хотя бы в стеклянной фигурке, как это делал Ян, чтобы потом каждый день испытывать по капельке и вспоминать, каково это. Но я этого делать не умела.
Когда я приехала к Яну следующим вечером, чтобы спросить его мнения о жизненных амбициях Кука, он был занят Амелией. Её раскатистый звонкий смех слышался едва ли не у ворот. Тихонько заглянув в окно мастерской, я увидела, как он подносит к её губам стеклодувную трубку с раскаленным стеклянным шаром на конце, что-то весело объясняя. Конечно, я могла войти, и никто бы меня не прогнал, но будто бы невидимая стена выросла между мной и распахнутой тяжелой дверью в мастерскую. Будто бы там, в этом знакомом мне мире, любимом мной доме, больше не было исключительно моего места. Будто бы мое пребывание здесь перестало иметь такое важное значение, как раньше, и из постоянного и желанного гостя я превратилась в просто гостя, такого же, как и все остальные, кто мог заглянуть сюда на часок. «Сколько дней пройдет, прежде чем он заметит, что я перестала приходить?» — спросила я себя, тихо отступая от светящегося окна в затянутый сумерками двор. «А сколько времени ему понадобится, чтобы суметь жить так же радостно, как сегодня, если я умру?»
— Много, — вдруг уверенно ответил на оба вопроса голос рядом со мной, всего на секунду заставив замереть мою ногу прямо над велосипедной педалью. На этот раз я не стала оборачиваться. Уняв дрожь в руках, я быстро покатила вниз по дороге.
Голос был со мной все чаще, и я начала замечать, что он никогда не появляется в моменты, когда его может услышать кто-то, кроме меня. Я пыталась говорить с ним, мысленно или вслух, спрашивала, что он такое, но ответа не было. Часто голос комментировал те мысли о смерти, которые я слышала в чужих головах, облекая в слова все мои чувства, все мое презрение и сочувствие к этим людям. Этот голос, несомненно, принадлежавший Алисе, будоражил во мне воспоминания, а заодно громадное чувство вины и ответственности за её смерть. Чувство, с которым я так и не согласилась расстаться. Чувство, ставшее отличной почвой для взращивания собственного нежелания жить. Я, не сумевшая уберечь дорогого человека от самого себя и отравляющая своим существованием жизнь остальных близких людей, почему я все ещё здесь?
