А может, я попросту тряпка, жалкая, лишенная здорового самолюбия. Как Пумба. И не хватает мне духу, чтобы встать в позу, и громко заявить: «Ах, эта сволочь меня использовала!» Короче, не обижаюсь я, хоть тресни. Просто безумно жалею, что стормозила тогда, спряталась, испугалась. Все так тупо, по-дурацки сложилось. Нет, все-таки я тоже виновата в смерти Кристи. Хоть и пытаюсь отойти в сторону. Благо, есть на кого свалить.
Знаете, а ведь я почти догадалась, почуяла какой-то странный намек, ну, относительно их с Кет отношений. Мы с Кристи были в клубе, и ей стало жарко. И она сняла пиджак, осталась в топе, в таком, знаете, без бретелек, с открытой спиной. И над правой лопаткой у Кристи была небольшая татушка: черная кошка выгибала спину, а под ней вперемешку с причудливым орнаментом было наколото «Cat». Или «Kat». Выглядело двояко: вертикальный штрих перед «С» мог быть всего лишь частью орнамента. И у меня, сумасшедшей фанатки, это одним махом проассоциировалось, ну, сами знаете с кем. Но я тут же отмахнулась от этой мысли, посчитала ее нелепой. И сказала что-то глупое, вроде:
«Ух ты! А почему кошка? Или это ничего не значит?»
Кристи усмехнулась, так, едва заметно. Как будто догадалась, о чем я подумала (все-таки было в ней что-то такое, жутковатое, блин). И ничего не ответила.
А еще… когда я прочла все эти откровения, то заметила одну вещь. Кристи, когда говорила о своем отношении к Кет, ну, раскрывала его суть, она ведь ни разу не упомянула слово «любовь». Вряд ли это случайно вышло. Похоже, она просто не хотела признавать, что любит Кет. Как будто это что-то унизительное, постыдное. Сродни ненавистной ей жалости.
Это я сначала так подумала, а потом вдруг кое-что вспомнила, и…
В общем, однажды мы с Кристи ходили на концерт Земфиры. Купили билеты в танц-партер, и стояли в сторонке, довольно далеко от сцены (ну, метрах в 4–5, наверное, не сильна я в математике), потому как впереди нас уже начиналась страшная давка, и лезть в нее не имело смысла: все равно же в первые ряды пробиться нереально, разве только с помощью какого-нибудь ледоруба. И я поглядывала на всех этих беснующихся девчонок, на стопроцентных фанаток, как они кричат, извиваются, тянут руки и лезут друг на друга, и как-то мне стало неприятно, стыдно. За них, но больше даже за себя: у самой-то тоже рыльце было в пушку, да еще в каком! И я не удержалась, прокричала Кристи на ухо:
«Кошмар! Эти фанатки — они ведь сумасшедшие!»
