Три рассказа | страница 4



— Шундарну и тебя, очкарик хренов. Беги, пока живой.

Человек в синей майке отвлекся. Лошадь вздыбилась — едва успел выпустить повод, схватился за плечо, рыча и матерясь.

Коглис повернул к дому, не ускорил шаг. У крыльца обернулся.

Синяя майка лечила плечо ладонью.

И почти сразу топот сапог, грохот в дверь — долго не продержится.

За печкой хозяйский карабин, рядом единственный патрон, если не отсырел.

Треск выбитой филенки — откинута задвижка веранды.

Синяя майка на бретеле, другая болтается, разорвана.

Сумасшедший? Пьян? А шагает твердо, карабина не видит. В руке нож.

Разделяет стол с тарелками — опрокинулся грохот посуды.

Пора жать спуск. Ни страха, волнения… Все-таки — нет, невозможно в человека…

В сторону ствол отвел и перехватил руку с ножом. Откуда сила не поддаваться этой злобной морде!

Опущенный приклад задел пол — оглушил выстрел.

Мужик скорчился, рухнул, локти и ноги к животу.

Теперь страх догнал Коглиса. Колотил, рвал внутренности — до тошноты: кровь под человеком пахнет порохом…

… Приехали раньше, чем он вернулся из поселкового магазина. Носилки с громилой задвигали в «скорую».

— Давид Исакович? Разрешение на оружие имеется?

— Оно не мое, хозяина дома.

— Где хозяин?

— В загранкомандировке.

Там все было железное — ступени, поручни, пороги, полы, двери — под ржаво-болотным окрасом.

Сержант, сутуловат и животаст, толстый зад обтянут сукном галифе — ни морщинки — словно чисто побрит. Цокают подковки железом пола и командует бесстрастно: «За спину руки», «прямо греби», «право прими», а ведомый спутал, было, лево-право — оживился, почти радостно апеллировал к богу, матери, половым органам. Смысл обращения не сразу поймешь, если не догадаешься: «Куда прешь!?». И снова, по-домашнему: «Стой. К стене физию».

Дверь камеры печально скрипнула, будто сочувственно; сейчас задохнется, показалось, в тяжелых запахах заезжей рынка, общего вагона…

Голая лампочка у потолка.

Белые войлочные сапоги, подшиты кожей, опустились на пол. Шарф на шее декоративным узлом, кокетливо неряшливым. Щетина по щекам с кустиками седины — пожухлая трава на пустыре.

Человек произнес непонятную фразу:

— Шимпу бриц жухнул.

— Матвеич, а он фухтель, — с насмешливой уважительностью отнесся к новенькому кто-то, невидимый, от двери.

— Ладно, студент. Не бзди. Проходи. Там свободно, — Матвеич ткнул пальцем. — Садись на спину, отдыхай.

«Откуда знает, что студент?»

За грязным, в решетке, стеклом угадывалось солнце. Там теплый ветер, пахнут молодые листья тополей, здесь дух несвежего белья, потных носков. И эта мерзкая параша — дыба для унизительной экзекуции…