…Варежки буся связала для вас, будущие молодожены, писала мама. Бабушка же, раньше, бросила: «Сам фоня ашикер и в жены берет шиксу…» То есть, я русский пьяница и жена у меня без роду и племени девка. И вот теперь… Мы рукавички натянули — там прятался гладкий холодок колец…
Удивительно, обручальные кольца деда и бабушки пришлись нам впору. Жалко только не впрок…
— Буся, — нежно трогаю ее руку. — Супницу большую возьму?
— Не нужен ваш обед, — и гневный взгляд. — Ничего от вас не хочу. Вот подохну, тогда и забирайте. Все вам достанется и наживать не надо. Кошке хвоста завязать не можешь…
Еще сердила моя неудачная женитьба, но причем здесь кошка и ее хвост?
Редко в последние годы встречались. «Здравствуй, буся» — радовался, не помня мелочных обид.
Она глядела строго и недоверчиво; однако берегу клочок неровно оборванной бумаги, случайно сохранился в записной книжке: «Еш пей какаву миня ни жди пашла на базар твая буся». Почерк пятилетнего ребенка, который строит буквы с великим тщанием, а слова из букв собирает, пыхтя и высунув язык.
Тогда с базара принесла первые китайские бананы, похожие, показалось, на сладкую подмороженную картошку, и огорчилась: «Ты привыкнешь, скушай еще…»
Пора пристегнуть ремни и поднять спинки кресел.
Солнце, ослепительное минуту назад, исчезло. Сплошные тучи, мрак преисподней, а только был рай с чистым небом, и необъятным, под нами, ковром облаков, мелко со тканным из неисчислимого стада пушистых, белых агнцев, они беззвучно и бездвижно паслись на этих райских просторах.
Может и ее душа-страдалица среди них…
Коснулись полосы, бешено мчимся бетонной дорожкой, что-то глухо бухает в утробе самолета — так, наверное, стучат комья земли по доскам гроба…
Холодный ветер, пахнет Енисеем, встретил на трапе. Но не тронула радость возвращения, как прежде, в такие минуты.
Дверь на втором этаже подалась, не заперта.
Лица оборотились, а увидел только маму — шагнула, подняв руки, обнять меня.
— Час назад, — словно извинялась, — лежала еще такая красивая, спокойная, давно такой не помню.
Традиции утеряны и вместо савана, в нем хоронили ее предков, простыня к подбородку. Черты чужие. Знакомы только густые седые волосы и широкие брови. А на фото рядом— «Фотография И. Упаткина въ Красноярскъ домъ Франкфуртъ 1905» — свадебное платье с длинным шлейфом, от груди до подола ветка с мелкими цветами и темны ми листьями, похожими на застежки. Под ее рукой в белой перчатке высокий красавец, лихо закручен ус. Никогда бы не подумал, что этот респектабельный господин, мой дед, всего лишь приказчик винного склада…
