В эту минуту облачко дыма вылетело из близстоящего куста; почти в тот же миг раздался выстрел, и один всадник, выпустив повод, свалился с седла головой вниз. Перепуганная лошадь помчалась с горы, увлекая несчастного, нога которого застряла в стремени. Кенет соскочил на землю, остановил лошадь и положил раненого на траву.
– Кончено! – прошептал раненый. – Пуля попала прямо в грудь! Этот проклятый выстрел отправляет меня расставлять западни и охотиться на том свете. Впрочем, я этого ожидал: так должен умереть всякий честный охотник.
Кенет расстегнул одежду бедняги и увидел, что тот прав: рана была смертельна. Пуля прошла через легкие, и запекшаяся кровь пропитала его одежду.
– Не беспокойтесь обо мне, – сказал умирающий, видя, что Сильвина с участием наклонилась к нему, – немного раньше или немного позже, но это должно случиться с каждым из нас. Да будет благословенно ваше доброе сердце, но как это ничтожно, когда валится с насеста птица моего полета! Передайте мой прощальный привет товарищам и похороните меня в уголке, где протекал бы ручей, зеленела травка, и… – он с трудом произносил слова, – немного развесистых деревьев, чтобы давали тень моему последнему приюту.
Подняв глаза к небу, умирающий улыбнулся и прибавил:
– Знаете ли, мы, охотники, любим ручьи, леса и луга. Прощайте! Мы увидимся, друзья… там, на великой ниве будущей жизни – на великом Северо-Западе вечности.
Это были последние вырвавшиеся из его груди слова, с ними он и скончался.
В эту минуту послышался голос Саула Вандера:
– Вперед, молодцы! Джон Легри пошел теперь другой дорогой, в обход, и когда-нибудь мы встретим его под сенью палатки, курящего трубку блаженства, с большим запасом пуль и сухого пороха… Волк, позаботься о моем ягненке.
И он поскакал к голове отряда, где началась уже горячая перестрелка.
Хотя Кенет и жаждал боя, однако с места не трогался; маленькая худощавая рука Волка казалась ему недостаточной защитой для Сильвины. Взглянув на мальчика, он заметил, что тот смотрит на нее с каким-то особенным огнем в глазах. Никогда еще Кенет не обращал на него особого внимания, но в эту минуту он был поражен дикой красотой лица молодого индейца. Его детская физиономия выражала что-то гордое и высокомерное. Шум битвы как-то странно волновал его, губы дрожали, зрачки пылали огнем, и грудь неровно поднималась. Внимательно посмотрев на него, Кенет сказал ему, прибегая к тому образному языку, на котором обыкновенно изъясняются индейцы:
