Никаких следов такого восприятия времени нельзя обнаружить в сагах об исландцах. Прочная органическая связь с прошлым, сознание своего единства с прошлым проявляются в них прежде всего в том, какое огромное место занимают в них сведения о прошлом, притом сведения, которые сами по себе не могли представлять ничего эстетически значащего, — имена, генеалогии, факты родства и т. п. В наше время аналогичными сведениями заинтересовался бы разве что историк, узкий специалист по данной эпохе, но никак не массовый читатель, не имеющий отношения к истории как науке. Между тем сведения такого рода не только всегда включались в письменные саги, а следовательно, читались, слушались, списывались и переписывались, но и много раз повторялись и слушались в устной традиции (ведь бесспорно, что они не могли сохраниться с века саг иначе, чем в устной традиции). Другими словами, эти сведения пользовались самой широкой популярностью в обществе. Все, что произошло в прошлом, представляло интерес.
Прочная связь с прошлым в психологии саг об исландцах обусловливалась прежде всего тем, что расстояние, отделяющее прошлое от настоящего, осознавалось как конкретная цепь поколений, а не как протекшее абстрактное время. Именно поэтому генеалогии играют такую важную роль в сагах об исландцах. Однако прочная связь с прошлым обусловливалась и силой родовой преемственности, прочностью и важностью родственных связей. Ведь основное, о чем рассказывается в сагах об исландцах, — это распри, а в распрю всегда оказывались вовлеченными множество лиц, связанных между собой теми или иными родственными связями, и роль всякого участника распри определялась этими связями. Поэтому отдельный человек в сагах об исландцах существует как бы не в хронологических, а в генеалогических рамках. Вместе с тем в силу того, что движущая сила распри в сагах об исландцах — это всегда долг мести, переходящий от родича к родичу, всякая распря была эстафетой не только из прошлого в настоящее, но также из настоящего в будущее. Перед лицом насильственной смерти человек беспокоился о том, будет ли за него уплачена достаточная вира. Я хочу просить тебя, — говорит, например, Атли в Саге о Ньяле, — чтобы, если я буду убит, за меня была уплачена вира не как за раба. Уверенность в том, что он будет отмщен, примиряла человека со смертью. Меня веселит мысль, — говорит, например, Скарпхедин в той же саге, — что если ты спасешься, зять, то ты отмстишь за нас. Таким образом, создавалась прочная связь не только с прошлым, но и с будущим, своего рода надвременность сознания.
