– Чай, увидимся. Не висни! Скоро надо мне вон из Москвы – душу она мою мятет… – и вышел, а за ним слышался слезливый голос Ириньицы:
– Ворон столетний, угнал мою радость!
8
Избегая тупых закоулков и видя через низкие дома кремлевские башни, Разин слободой пробирался к реке. Размахивая руками, ему навстречу брели по снегу люди; сзади недалеко шли двое в длиннополых шубах, длинные бороды в инее. Один расспрашивал, другой хвастливо сообщал:
– Да нешто и ты бегал халдеем?
– Прытко бегал, покеда патриарх не спретил. А и много-таки я пожег плауном[71] бород человечьих, зато не один раз о крещении во льдах плавал[72].
– Не озорко? Лихоманки не хватил?
Слова стали непонятны – люди отстали или свернули куда. Сзади, стараясь обойти Разина, меся ногами снег, скользя и вывертывая сапогами, чтоб легче идти, шли трое, один на ходу кричал:
– Добры есть новгородски ременники, да мому заплечному не угодят – ни в жисть!
– А што?
– Вот! «Это-де не кнут, ежели я его в руке не восчувствую», да взял, робяты, приплел к кисти-то свинцу плашки…
– Ой, дьявол!
– И нынче, кто его поноровки не купит, – на paз смерть!
– Ой ты?!
– Ей-бо! Дьяк удары чтет – рот отворит за словом, а он р-р-а-аз! – и битой закатился – язык висит.
– Ой, пес!
– Жонок – так тех с пол-удара. Ну, те знают, шепчут: «Потом-де у бани свидимся!» И ништо – мазнет гладко, кровь прыснет, а мясо цело…
Разин еще долго слышал выкрики:
– О!
– Н-ну?
– Вот дьявол!
На одном из перекрестков по колени в снегу стояли нищие богаделенские божедомы – старики, женщины в заплатанных кафтанах, в душегреях истрепанных, с чужого плеча. Они пели:
– От нашествия поганых чуждых языцей – помилуй! От полона погаными мудрых и сильных князей, бояр, воевод, купцов помилуй, Господи!
В синей однорядке, в меховой шапке пышнобородый купец в расшитых узорами валенках стоял перед воспевающими, хватал иршаными[73] рукавицами из корзины у мальчишки-подростка хлебы, раздавал нищим. Те кланялись, касаясь головами снега, тянули монотонно снова то же:
– Благоденствия великому государю, великому благоверному князю Алексию Михайловичу… воеводам, боярам, жилецким людям – пошли, всеблагий Господи-и!..
Разин, спускаясь по ступеням, вырубленным на снежном косогоре, думал:
«Дожду ли когда, что тех, за кого молят, зачнут клясти?»
– Козак, удал молодец! Выручи ради бога – бьют! – кричал Разину человек, видом посадский, в коротком кафтанишке с распахнутым воротом грязной ситцевой рубахи. На жилистой шее посадского болтался медный крестик, на ногах без портянок – опорки, лицо в крови.
