– Окрестил кого, батько?
Поп лезет на вопросившего:
– Ты, нехристь, мать твою двадцатью хвостами, чего не благословляешься, а?
Человек от попа пятится в толпу, поп норовит поймать человека за рукав:
– Стой! Невер окаянной…
Человека от попа заслоняет высокий, широкоплечий, в синей казацкой одежде, под меховым балахоном на ремне по кафтану сабля, на голове красная шапка с узкой бобровой оторочкой.
– Посторонись-ко, сатана! – казак отодвигает сильной рукой попа в сторону.
– Чего лезешь? А, ты попа сатаной звать? Эй, государевы!
Казак толкает попа в грудь кулаком, звенит цепь креста, поп падает на колени, поддерживает рукой камилавку, стонет:
– Ра-а-туй-те!
Бойкий низкорослый мастеровой в фартуке хватает казака за руку:
– Станишник, удал, стой, – правы не знаешь, а вот!
Подхватив с головы попа падающую камилавку, сует ее на лоток ближнего торговца, быстро валит за волосы попа лицом в снег и начинает пинать под бока, часто покряхтывая при пинках.
– Стрельцы, эй, караул! – из снегу кричит поп.
Двое стрельцов неторопливо подходят с площади, деловито звучит голос:
– Бьют?
– Бьют…
– Кого бьют?
– Попа.
– Давно уж бьют?
– Нет, еще мало! Задрал поп…
– А камилавка?
– Во, у меня! – кричит лотошник.
– Ну, пущай.
– Служилые! Ей, ради Христа-а! – истошным голосом хрипит поп.
– Мордобоец, буде, – здынь попа.
Мастеровой тянет за шиворот втоптанного в снег попа, хватает с лотка камилавку и, поклонясь попу, надевает ему убор на голову.
– Вот, батя, кика твоя! В сохранности-и…
Поп стонет, дует на бороду, ворошит ее руками, вытряхивая снег, и идет дальше, хромая, изрядно протрезвившийся.
– Потому попа в снег можно, камилавку нельзя: строго судят! – назидательно говорит кто-то в толпе.
Скрипит на ходу расставляемое подмерзшее дерево. Блинники – над головами их пар – раздвигают лотки, пахнет маслом и горелым хлебом.
– Кому со сметаной?
– У меня с икрой! Три на полушку.
– Каки у тя?
– Яшневые!
– У меня пшенишные!
– Давай ячных!
– И мне!
– Ты-ы, ко-о-зак, с До-ону? Ино с Черкасс? По Москве с оружьем не можно, только мы, стрельцы…
– Я есаул зимовой донской станицы от войска к государю.
– Говоришь не ладно: к государю, царю и великому князю! Тебе с оружьем можно, – есть бумага ежели?
– Есть!
– Ну, иди! А то думали мы с Гришкой – дело нам, в Земской волокчи…
Высокий казак в красной шапке, отжимая на стороны толпу, идет дальше.
В переулке на площадь половина пространства заставлена гробами и колодами.
Белые, пахнущие смолью кресты воткнуты в снег, иные приставлены к стенам домов, к деревянным крыльцам.
