– На богомолье ходил, за твое царское здравие помолиться! – отвечал отец.
– Что долго?
– По обету пешком ходил, ну а ноги-то не молодые.
Отцу тогда давно за пятьдесят было, а от трудов и огорчений он казался старее.
Царь не сказал ни слова и назначил его к Ромодановскому в совет, а меня рядовым в Преображенский полк в запасную роту записал.
Ромодановский был вельможа умный, нашего рода, Рюрикович, от стародубских удельных князей, и тоже такого колена, которое долго удерживалось принять на себя иго служилых.
С виду он был тоже враг всяких новшеств, но только так вел дела, что все они в царскую руку шли; за то Петр его и любил.
Он сразу понял отца.
– Полно, князь Дмитрий Дмитриевич, – сказал он, – выше лба уши не растут, пролитое полным не бывает!
Отец смолчал; но ни подражать, ни даже согласиться с ним не мог. Раз даже сказал ему:
– Ты только Ромодановский, а я Зацепин!.. Помни!
Отец думал, что тот рассердится, но старый и суровый князь Федор Юрьевич только засмеялся.
– Э-эх, братец, ты все свое! Пойми, что старое ушло, нужно начинать сызнова! И Ромодановский, и Зацепин, и Меншиков – все равные князья и все рабы государевой воли! Какой, братец, теперь род, когда вон детям нашим с рядовых службу начинать приходится!
Отец не сказал ни слова, но остался при своем. Ромодановский, нечего сказать, ему мирволил.
Мне мой полк показался хуже каторги. И ведь будто нарочно, – в полку были больше все дворяне да боярские дети, а меня записали в отделение, в котором урядником был сын нашего зацепинского пастуха.
Он под Нарвой еще отличился и был, нечего сказать, молодец и грамотный; службу всю постиг до тонкости и, говорят, был мастер обучать. Он имел право не только штрафовать меня всячески, но на ученье даже бить. Я чуть с ума не сошел, когда это узнал.
Когда меня к нему привели, он сказал:
– Ну, княжич, держи у меня ухо востро! Ведь отец-то твой, старый князь, у нас в Зацепине и сам не любил никому повадки давать! – и на первом же ученье так стал меня муштровать, что я счел необходимым поговорить с отцом.
А отец в это время очень прогневил государя. Государь встретил его и сказал так, без сердца:
– Что ты, Зацепин, все козлом ходишь? Не стыдно ли? Пора, кажется, за ум взяться, одеться по-людски и бороду сбрить.
На эту речь, сказанную милостиво и с усмешкой, отец отвечал:
– Жизнь моя принадлежит вашему величеству, а борода моя – мне!
И с этими словами он показал раскольничий оплаченный знак, разрешающий носить бороду.
